– Я не против…
– Но будешь против, если у нас что-нибудь будет. Ты же знаешь, какая я…
– Я знаю, ты мне рассказывала. Но, как я сказал, я не против, попытка не пытка. То есть я хочу сказать, не лучше ли попробовать и посмотреть, что у нас получится? Естественно, тебе решать, потому что если ты не захочешь видеть меня в такой роли…
– Знаешь, на самом деле я об этом уже думала. Но дело даже не в тебе. У меня просто времени не останется на все эти игры в жениха и невесту – а как же моя роль Гедды, команда и все остальное? Я слишком ценю свою независимость.
– Так и я очень ценю свою независимость! – восклицаю я, хотя это явная ложь космических масштабов – что мне делать со своей независимостью?
Знаете, что такое «независимость»? «Независимость» – это пялиться в потолок посреди ночи и вонзать ногти в ладони. «Независимость» – это понимать, что единственный человек, с которым ты говорил сегодня за день, это человек из винно-водочного магазина. «Независимость» – это комплексный обед со скидкой в подвале «Бургер-кинга» субботним вечером. Когда Алиса говорит о «независимости», она имеет в виду нечто совсем другое. «Независимость» – это роскошь для всех этих людей, которые слишком самоуверенны, или слишком заняты, или слишком популярны для того, чтобы позволить себе старое простое одиночество.
А одиночество, бесспорно, худшая вещь на свете. Расскажите кому-нибудь, что у вас проблемы с выпивкой, или нарушение режима питания, или ваш папа умер, когда вы были ребенком, и вы сразу же увидите, как у людей загораются глаза от явной драматичности и пафоса сказанного, потому что у вас есть проблема, нечто, дающее им право поучаствовать в вашей судьбе, все обсудить и проанализировать, возможно, даже попробовать вылечить вас. Но попробуйте сказать, что вы чувствуете себя одиноким, – конечно, все изобразят сочувствие, но будут выглядеть при этом слишком озабоченными, и вот вы уже видите, как рука вашего собеседника нащупывает за спиной дверную ручку, чтобы поскорее сбежать, словно одиночество очень заразно. Потому что быть одиноким – это так банально, так постыдно, так тривиально, скучно и безобразно.
Да я всю жизнь был одиноким как змея, и мне это порядком надоело. Я хочу быть частью команды, содружества, я хочу слышать, как все вокруг ахают от восхищения и облегчения, когда мы входим в комнату, – «слава богу, теперь мы не пропадем, потому что они здесь», – но в то же время, чтобы мы немного наводили страх и ужас, были острыми как бритва, как Дик и Николь Дайвер в романе «Ночь нежна», обаятельными и сексуально привлекательными друг для друга, как Бертон и Тейлор или как Артур Миллер и Мерилин Монро, только непоколебимыми, благоразумными и постоянными, без нервных срывов, измен и разводов. Естественно, ничего этого я не могу сказать вслух, потому что в данный момент это лишь испугает Алису и отдалит меня от цели, а уж слова «одинокий» я вообще не хочу упоминать – от него все испытывают неудобство. Так что же мне сказать? Я делаю глубокий вдох, кладу руку за голову и наконец выдаю следующую тираду:
– Я знаю только одно, Алиса: ты абсолютно потрясающая и поразительно красивая девушка, но не это важно; просто мне нравится быть с тобой, проводить с тобой время, и мне кажется, что… нам… ну, мы… – Тут я замолкаю и наконец решаюсь. Я целую Алису Харбинсон.
Потом я целую ее по-настоящему, в рот и все такое. Ее губы теплые, но сначала сухие и чуточку обветренные, поэтому я чувствую небольшую острую чешуйку ороговевшей кожи на ее нижней губе; я хочу откусить эту чешуйку, но не чересчур ли это чувственно – кусаться в первые же пару секунд. Может, мне ее отцеловать, если такое вообще возможно? Можно ли поцелуем оторвать кусочек отмершей кожи? И как это сделать? Я как раз собираюсь заняться этим, но тут Алиса отстраняется от меня, и сначала мне кажется, что я облажался, но она просто улыбается, отрывает чешуйку рукой и бросает ее рядом с кроватью. Затем растирает губу тыльной стороной ладони, смотрит, не пошла ли кровь, облизывает губы, и мы снова целуемся, и это просто рай.
Что касается поцелуев, я тут явно не специалист, но вполне уверен, что это классный поцелуй. Совсем не то что с Ребеккой Эпштейн: Ребекка отличная девчонка, и с ней весело и все такое, но целоваться с Ребеккой Эпштейн – значит натыкаться на острые углы. У рта Алисы, похоже, совсем нет углов – только тепло и мягкость, и хотя у одного из нас (наверное, все-таки у меня) в дыхании присутствует едва заметная неприятная горячая мятная нотка, это все равно можно назвать раем, или можно было бы, если бы я понял, куда девать язык, который оказался таким огромным и мясистым, словно упаковка вырезки в мясном отделе. Интересно, а язык здесь тоже нужен? И тут я получаю ответ – язык Алисы мягко касается моих зубов, затем она берет мою руку и кладет ее поверх будки Снупи на футболке, потом затаскивает под футболку, и тут, должен признаться, перед глазами у меня все плывет…
32
В о п р о с: Под каким именем нам больше знаком сын раввина из Венгрии Эрик Вайс, который прославился своими трюками с освобождением и исчезновением?
О т в е т: Гарри Гудини.
На следующее утро мы целуемся еще немного, но не с таким страстным пылом, как накануне ночью, потому что при свете Алиса видит, кто лежит с ней рядом. Кроме того, у Алисы в 9:15 семинар по маскам, поэтому в 8:00 я беру в руки облепленные грязью ботинки и направляюсь к выходу.
– Ты точно не хочешь, чтобы я проводил тебя?
– Нет, спасибо, сама дойду.
– Уверена?
– Мне еще нужно собраться, принять душ и все такое…
Я был бы рад стать свидетелем этого и чувствую, что заслужил на это полное право, но душ здесь общий, что значительно все осложняет, а кроме того, я вспоминаю, что я не должен суетиться, не должен суетиться…
– Что ж, спасибо, что пустила меня, – говорю я, пытаясь выдать какую-нибудь острую шуточку, но не вполне справляюсь с этой задачей, потом притягиваю Алису к себе и целую ее.
Она отстраняется слишком уж поспешно, и я даже задумываюсь, не обидеться ли мне, но тут же получаю вполне правдоподобное объяснение:
– Извини, запах изо рта!
– Вовсе нет! – отрицаю я очевидное, потому что изо рта у нее действительно несет порядочно. Просто мне наплевать. Она могла бы извергать огонь, и мне все равно было бы наплевать.
– Ты могла бы извергать огонь, и мне все равно было бы наплевать, – говорю я.
Алиса издает скептическое «хмм», театрально закатывает глаза и говорит:
– Ладно, хорошо, но тебе пора идти, чтобы тебя никто не увидел. И, Брайан…
– Что?
– Никому не рассказывай. Обещаешь?
– Конечно.
– Пусть это будет нашим секретом…
– Естественно.
– Точно?
– Обещаю.
– Ну что – готов? – Алиса распахивает дверь и выглядывает, чтобы проверить, что горизонт чист, затем мягко, нежно выталкивает меня в коридор, как выталкивают из самолета напуганного парашютиста, и, пока я оборачиваюсь, Алиса уже прячет свое прекрасное лицо за дверью, улыбаясь при этом, я в этом не сомневаюсь.
