– А что потом?
– Он собирается переехать сюда, ко мне. Мы думаем… – Она делает еще одну нервную паузу, и я боюсь представить, какую еще новость она приберегла для меня. – Мы думаем устроить у себя дома пансион.
Кажется, я рассмеялся, но не потому, что мне это показалось смешным – ничего смешного я пока не услышал, – а просто потому, что никакого другого ответа у меня не было.
– Ты шутишь.
– Нет, не шучу.
– Частный пансион?
– Угу.
– Но ведь у нас мало места!
– Не для семей – для холостяков, для молодых пар, бизнесменов. Дес собирается перестроить под это чердак, – мама бросает на меня нервный взгляд, – и твою комнату. Мы подумали, что можем расчистить ее.
– А куда вы собрались девать мои вещи?
– Мы думали… ты заберешь их с собой.
– Вы выбрасываете меня из моей собственной комнаты!
– Не выбрасываем, а просто… просим тебя забрать свои вещи.
– В университет?
– Да! Или забери их, или выброси на помойку. Там всего лишь кипы книг, комиксов и модели самолетов, Брай, это тебе больше не понадобится. Ты ведь уже взрослый, в конце концов…
– Значит, меня все-таки выбрасывают?
– Не пори ерунды, никто тебя не выбрасывает. Ты по-прежнему можешь приезжать на каникулах, если хочешь, и на все лето…
– Разве это не самый сезон для вас?
– Брайан…
– Знаешь, мама, вы с дядей Десом такие добрые! Интересно, сколько вы будете брать в сутки? – Я слышу, что мой голос стал пронзительным и ноющим.
– Брайан, пожалуйста, не надо… – просит мама.
– А чего еще ты от меня ожидала? – Интересные дела, меня вышвыривают из собственного дома…
И тут мама разворачивается, бросает в меня окурок и орет:
– Брайан, это больше не твой дом!
– Да что ты говоришь!
– Да! Извини, но не твой. Сколько ты здесь пробыл? Одну неделю на Рождество? Одну неделю, да и то не мог дождаться, когда вернешься в свой колледж. Ты не приезжаешь на выходные, не звонишь целыми неделями, никогда мне не пишешь, вот и получается, что это больше не твой дом. Он мой. В этом доме живу я, одна-одинешенька, каждый чертов день, день за днем. С тех пор как умер твой отец, я спала здесь каждую ночь одна, и вот, вот она, моя чертова кушетка, вот здесь я сидела почти каждый вечер, смотрела ящик или просто пялилась в стену, пока ты учишься в колледже, а если ты и соблаговолишь остаться здесь, то где-то шаришься со своими дружками или прячешься у себя в комнате, потому что тебе чертовски скучно со мной разговаривать, со мной, твоей собственной матерью! Ты знаешь, что это такое, Брайан, быть одной, год за годом, чертов год за чертовым годом?.. – Но тут ее голос срывается, она закрывает лицо руками и начинает плакать, громко и навзрыд, и я снова понимаю, что не знаю, что делать.
– Послушай, мама… – начинаю я, но она только отмахивается, мол, не лезь.
– Оставь меня, пожалуйста, в покое, Брайан, – говорит она наконец, и меня охватывает соблазн сделать так, как она говорит, потому это самый легкий выход.
– …Мам, не нужно так…
– Оставь меня в покое. Просто уйди…
Что, если мне сделать вид, будто я ничего этого не слышал? Вон, дверь в гостиную до сих пор открыта. Я могу просто уйти, вернуться домой примерно через час, дать ей время успокоиться, просто уйти. В конце концов, она меня сама попросила это сделать, она этого хочет, не так ли?
– Мамочка, ну пожалуйста, не плачь. Я ненавижу, когда ты… – Я не могу закончить фразу, потому что сам начинаю реветь. Я подхожу к ней, кладу ей руки на плечи и прижимаю ее к себе, насколько у меня хватает сил.
35
В о п р о с: Расставленные по кругу камни в Линдхольм-Хойе близ Ольборга в Дании дают нам знать, что это место использовалось для древнего ритуала. Для какого именно?
О т в е т: Для похорон викингов.
Я встречаюсь с Тони в четверть третьего в «Сером принце» на набережной. В баре никого нет, если не считать парочки стариков чахоточного вида, которые посасывают последние теплые дюймы пива, читая замусоленные газеты «Сан», но мне все равно приходится какое-то время искать Тони глазами, потому что я ищу голубой деним, а не угольно-черный костюм на одной пуговице, белые носки и светло-серые туфли без шнурков, а именно так он одет сегодня.
– Ни фига себе, Тони. А что случилось с твоими волосами?
Патлы викинга исчезли; вместо этого у него аккуратная прическа «покороче затылок и виски» с идеальным пробором слева.
– Подстригся, вот и все.
Я протягиваю руку, чтобы взъерошить волосы Тони, но он отбивает ее вполне реальным приемом карате. Мне хочется сохранить атмосферу веселья, поэтому я спрашиваю:
– Слушай, ты что, гелем намазался?
– Немного. А что? – спрашивает он, затем прихлебывает пиво из полупинтового бокала.
Я еще ни разу не видел Тони с полупинтовым бокалом пива: такое впечатление, что это какие-то трюки с масштабом, словно Тони превратился в великана.
– Выпьешь еще? – предлагаю я.
– Мне хватит…
– Ну хоть еще полпинты?..
– Не могу.
– Ну давай, не ссы, – весело соблазняю его я.
– Не могу. Мне на работу идти, – говорит он.
– Да у тебя будет еще полно времени, чтобы…
– Я не хочу пива, даже полпинты, понял? – кричит он.
Я иду, беру себе пинту и сажусь на место:
– Ну рассказывай, как работа?
– Нормально. Я теперь работаю продавцом-консультантом в магазине, так что… – И он извиняющимся жестом дергает себя за тонкие лацканы пиджака.
– В каком отделе?
– Аудиоаппаратуры.
– Прекрасно!
– Ага, точно. Потянет. Мне еще и проценты платят, так что…
– Спенсер говорил, что ты подался в территориальную армию.
– Да? Небось посмеялись на пару, правда?
– Да нет, что ты…
– Не думаю, что вы одобрили мой шаг.
– Я этого не говорил. В смысле, я сторонник разоружения и считаю, что нам необходимо сократить расходы на оборону и направить хоть часть этих денег на социальные нужды, но тем не менее понимаю необходимость определенной формы… – (Но Тони бросает взгляд на часы, не слушая меня.) – Так ты видел Спенсера?
– Конечно же, я видел Спенсера, – резко отвечает он, и я понимаю, что, по крайней мере, сегодня не в силах сказать ничего, что не разозлило бы кого-нибудь другого.
– И как он? – интересуюсь я.
