Левая нога Спенсера сломана в трех местах, правая – в двух. У него треснула ключица, а это очень болезненно, потому что на ключицу нельзя наложить гипс, так что Спенсер не может пошевелить верхней половиной туловища. Его руки, похоже, в порядке, хотя есть несколько порезов на ладонях и на предплечье от осколков стекла. К счастью, череп и позвоночник не повреждены, но шесть ребер сломаны от удара о руль. От этого трудно дышать, и уснуть без помощи медикаментов невозможно, поэтому Спенсер накачан лекарствами. Его сломанный нос покраснел и опух, а бровь над правым глазом сильно рассечена – на нее наложили шесть швов черными нитками. Сам глаз иссиня-черный, заплывший и полностью не открывается. Вся макушка усыпана красными точками запекшейся крови – следы от осколков раскрошенного ветрового стекла ясно видны под коротким ежиком волос. Еще несколько швов наложено на левое ухо, где мочка была частично оторвана разбитым стеклом.
– А в остальном ты как?
– В остальном я чувствую себя отлично! – отвечает Спенсер, и мы оба смеемся, затем погружаемся в тишину.
– Ты думаешь, это у меня потрепанный вид! Ты бы видел дерево! – говорит он, не в первый раз, подозреваю, и мы снова смеемся, причем Спенсер одновременно хихикает и морщится от боли в ребрах и ключице.
Конечно же, он на таблетках. Он не уверен, каких именно, но ему определенно дают что-то посильнее аспирина, скорее всего, какой-нибудь опиат. Кажется, лекарство делает свое дело, потому что в уголках рта Спенсера застыла нехарактерная для него безрадостная улыбка. Ничего беспокоящего, не так, как у Джека Николсона в конце фильма «Полет над гнездом кукушки», а просто странное, не вполне уместное веселье. Речь Спенсера, обычно четкая и отрывистая, сейчас стала неясной и далекой, словно он прикрывает рот руками.
– И все же есть хорошая новость: рассмотрение моего дела о незаконном получении пособия по безработице отложили…
– Отлично!
– Ага, нет худа без добра. У тебя с собой нет сигарет?
– Спенсер, я же не курю.
– Блин, я умираю как хочу покурить и пивка дернуть…
– Это больница, Спенсер…
– Я знаю, но все равно…
– Как здесь кормят? – интересуюсь я.
– Ничего особенного и дают мало.
– А медсестры?
– Ничего особенного и дают мало.
Я улыбаюсь и произвожу шум, характерный для улыбки, потому что сейчас я вне зоны видимости Спенсера, а он, похоже, не особо может крутить головой.
– А как со всем этим?.. – Я показываю на загипсованные ноги, перебинтованные руки. – Не будет никаких, знаешь ли, юридических… последствий?
– Еще не знаю, наверное.
– Черт побери, Спенсер…
– Брайан, ты опять за свое?..
– …ведь ты наверняка знал, что…
– Ты что, проделал такой далекий путь только для того, чтобы сказать мне это, а, Брай?
– Нет, конечно же нет, но согласись, что…
– Ага, я знаю: не кури, не дерись, не подделывай документы на получение пособия, не садись за руль пьяным, пристегивай ремни, трудись в поте лица, ходи в вечернюю школу, получи корочки, ищи работу – ты, блин, иногда кажешься ходячим рупором правительственной пропаганды, Брайан…
– Извини, я…
– Не все всегда поступают благоразумно, Брайан…
– …нет, я знаю…
– …не все могут быть такими, как ты…
– Слушай, я не всегда поступаю благоразумно!..
– Ты же понял, о чем я, правда?
Спенсер не выкрикивает ни одну из этих фраз, потому что не может кричать, он просто шепчет их сквозь зубы, а потом снова замолкает. Знаю, мне нужно что-то сказать, только я не могу найти нужных слов, но я уже открываю рот, чтобы заговорить, когда Спенсер нарушает тишину:
– Дай попить немного, а?
Я протягиваю ему пластиковую кружку с водой и помогаю приподняться и сесть в кровати. Я чувствую его дыхание – горячее и металлическое.
– Ладно, проехали… – вздыхает он, откидываясь на подушку. – Как там у тебя с Алисой?
– Все классно. Недавно я остался у нее на ночь, так что…
– Правда? Не шутишь? – с искренней улыбкой говорит Спенсер, поворачивая голову, чтобы посмотреть на меня. – Значит, ты вовсю встречаешься с ней?
– Ну, у нас все идет потихоньку, – говорю я немного робко. – На самом деле очень, очень медленно, но в общем все нормально.
– Ах, Брайан Джексон, ах ты, темная лошадка…
– Ладно-ладно, увидим еще. – Я чувствую, что сейчас самое время для настоящего, взрослого поступка, поэтому, сделав глубокий вдох, говорю: – Алиса сказала мне, что ты замолвил словечко за меня. На вечеринке.
– Так и сказала? – переспрашивает Спенсер, не глядя на меня.
– Я вел себя как засранец, правда?
– Нет, неправда.
– Правда, Спенсер, я был полным засранцем…
– Брай, ты нормально себя вел…
– Поверь мне, я не хочу быть засранцем, просто это иногда получается само собой…
– Давай просто забудем об этом, ладно?
– Нет, но все же…
– Ну хорошо, если тебя это осчастливит, Брай, то да, ты вел себя как последний засранец. Теперь мы можем забыть об этом?
– Но что ты думаешь?
– О чем?
– …Ну вообще обе всем этом?
– Ты хочешь сказать, в общем? Не знаю. Честно говоря, я просто сильно устал. Брай, я устал и немного испуган. – Он говорит это очень тихо, и мне приходится наклоняться к нему, чтобы расслышать его слова, и я замечаю, что глаза у него покраснели и стали влажными.
Спенсер чувствует, что я смотрю на него, и закрывает лицо обеими ладонями, сильно нажимая на глаза кончиками пальцев, дыша медленно и глубоко, и я снова чувствую себя двенадцатилетним, грустным, сбитым с толку; я понятия не имею, что делать, – предпринять какой-нибудь акт доброй воли, наверное, но какой? Может, положить ему руку на плечо? Но мне так неловко вставать со стула, вдруг это увидят другие люди в палате, так что я остаюсь сидеть на месте.
– Наверное, это и должно быть самым ужасным, – говорю я. – Знаешь, жизнь, этот отрезок. Так люди говорят…
– Ага. Наверное…
– Но сейчас все начинает исправляться.
– Разве? – удивленно тянет Спенсер, не открывая глаз. – А мне казалось, я по уши в дерьме, Брай…
– Чушь! С тобой все в порядке, дружище, и у тебя все будет хорошо! – Я протягиваю руку, кладу ее Спенсеру на плечо и сжимаю. Этот жест кажется неуклюжим и неловким – сидеть, наклонившись, на стуле, с вытянутой рукой, но я сижу так, насколько хватает сил, пока плечи Спенсера не перестают трястись.
