Достают сигареты, скорей закуривают.
– Спасибо, парни, выручили! – Генка жмет каждому руку, уходит, утираясь грязным платком, пошатываясь.
– Банька, бляха… – Сергеев дует дымом себе под спецовку. – На хрена мне это надо…
После «баньки» работа двигается кое-как, сил нет, движения вялые, в голову будто свинца налили, она клонится, глаза слипаются. Часто курят, чтоб немного ожить.
С трудом справились с третьей плитой, отправили печься. На часах почти шесть, рабочий день заканчивается. Сбивают раствор с лопат, складывают инструмент на положенное место, окидывают взглядом линию и направляются в раздевалку. Цех пустеет на пару часов, до ночной смены.
Душевая не действует уже давно, да и нет времени и желания мыться. Сейчас хочется скорее домой, многим пора на подработку, – в основном подрабатывают на оптовых рынках грузчиками. Утром и вечером там грузчики нарасхват.
Торопливо переодеваются, споласкивают лица над раковиной и уходят. Автобусы везут их в город.
Ганин оказался на сиденье по соседству с Сергеевым. Сергеев смотрел в окно, жевал, часто щелкал резинкой. В его волосах застряли зерна пенопласта. Большие грубые руки устало лежали на коленях ладонями вверх. Неплохой парень, и видно, что мучается ужасно, не знает, как быть, что делать; ерепенится, злится, грозится уйти с завода, но этим пытается он скрыть беспомощность и растерянность.
– Женюсь на днях, – повернул он к Ганину острое, нервное лицо. – Заявленье подали…
– У, поздравляю, Костя!
– Да не с чем. – Сергеев поморщился, снова уставился в окно. – Подруга вот забеременела, а денег нет на аборт этот… Да и сама рожать хочет, ребенка ей надо… А-а, хрен с ним, бляха…
Ганин вздохнул:
– А мы третьего ждем.
– Вот этого я вообще не понимаю. – Сергеев повернулся, глаза его по обыкновению были сердиты. – Один – это еще ладно, хрен с ним, но трое… Зачем, бляха, нищету плодить?
Ганин ничего не ответил. Это и так ясно, что троих детей не прокормить, двухкомнатная квартира слишком тесна для семьи из пяти человек, но почему-то он с трепетом, нетерпением ждал этого третьего, уже сильнее, казалось, любил его, чем Павлика и Людочку… Как-нибудь…
Дети были во дворе. Сын с мальчишками играл в войнушку на развалинах ларька для приема стеклопосуды, Людочка и подружки соревновались, прыгая между резинок. Людочка, хоть и маленькая, но прыгает вроде не хуже других, которые повзрослее. Ганин стоял в сторонке, курил, смотрел на детей. Потом вошел в подъезд. Пусть играют, вечер выдался хороший, мягкий. А скоро ждать снега, первые числа октября… Еще успеют дома насидеться.
– Привет.
– Привет.
Коротко, привычно поцеловался с женой.
– Как себя чувствуешь?
– Лучше… Таблетки весь день пила. Завтра, думаю, уже можно будет…
Ганин хотел сказать: «Нет, больше ты никуда не пойдешь. И надо сдать все недопроданное обратно». Но не сказал. А на что жить? Стал раздеваться, медленно, виновато.
– Подожди, Саш, сходи в магазин. – Татьяна протянула ему пакет и пачечку мелких денег.
– Откуда?
– Вот починила те рваные… Сходи, купи риса хоть, тут как раз на кило хватит.
– Уху… – Ганин принял деньги, склеенные скотчем; у Татьяны накопились за время торговли грязные, порванные, затасканные, теперь вот и они сгодились. – Уху… Нам не обещают пока, спрашивали… Нет, говорят… – Зачем-то сказал это, ведь Татьяна и так знает, что денег ему в ближайшее время вряд ли дадут.
И она ответила, как отвечала много-много раз; сказала с безысходной, механической надеждой, надеждой, без которой нельзя:
– Что ж, как-нибудь…
Как-нибудь, как-нибудь… Все спасаются этим «как-нибудь». Что еще остается…
– Четыре триста, пожалуйста, в первый отдел. – Ганин положил на блюдце деньги.
Кассир хотела выбить чек, но заметила, что у денег подозрительный вид, взяла их, перебрала.
– Вы что, молодой человек, издеваетесь? Мы такие не принимаем. Видите, нет? – Она стукнула ногтем в стекло, отделяющее ее от покупателей.
На стекле лист бумаги, к нему прикреплены изодранные купюры по сто, двести, пятьсот рублей, а сверху надпись: «К приему не подлежат».
– Простите, но мои же в порядке, аккуратно… – попытался было уговорить Ганин; кассир, немолодая усталая женщина, перебила его, протягивая деньги:
– Ну одна бы, две, а то все такие. Куда я их дену? Тем более перед закрытием… Нет, молодой человек, заберите, пожалуйста!
Ганин взял деньги, сунул в карман. Вздохнул и пошел в другой магазин.
1997 г.
Неприятность
Давненько я не видел Славу в таком состоянии, кажется, с позапрошлого года, когда налоговая полиция сняла с него двенадцать лимонов. Не выбил чек на бутылку колы и – пожалуйста. Вот он тогда повертелся, чтобы и магазин за собой оставить, и башли выплатить, и в долги особо не влезть. Двенадцать штук сумма и сейчас не маленькая, а тогда вообще…
– Что, Славян, в конце концов прогорел? – спросил я, протягивая руку.
Он вяло ответил на мое пожатие, поморщился:
– Нет пока, но неприятность большая.
Лицо у Славы серое, глаза тяжелые, и весь он внутренне какой-то обмякший, хотя вроде бы, на первый взгляд, как всегда: прям, подтянут, сыт, ходит пружинисто, поскрипывая дорогими туфлями с бляшками; в одежде, точнее, в экипировке, нет никаких дефектов и недочетов, все отутюжено, чисто, на запястье левой руки болтается пузатенькая борсетка, к ремню, как граната, прикреплен мобильник. Под серостью от свалившейся неприятности ощущается обычная Славина розовость, он гладко выбрит, волосы зачесаны назад и закреплены лаком, от него пахнет дорогой туалетной водой. Но я сразу заметил, что Слава расстроен, случилось с ним что-то нехорошее.
– С Элькой разругались, что ли?
У него есть девушка, уже несколько лет одна и та же, и он ее, кажется, любит: тратит на нее немерено денег, квартиру снимает ей в центре и прочее.
– Нет, с ней все нормально. Машину вот мне разбили… Пойдем покурим.
Мы пошли по узкому коридору в курилку. Людей в ГАИ, как обычно, полно, все со своими проблемами, в руках документы. Тычутся в двери, что-то друг у друга выспрашивают, советуются.
– А ты что здесь? – Слава открыл пачку «Житана».
Я вынул сигарету, подкурил. Ответил:
– Права выкупить надо. Опять по буху напоролся, честные, сволочи, попались… теперь возись…
Слава нервно покачивался на каблуках, часто затягивался, ожидая очереди рассказать о своем.
– Вот такое дело, – поскорей закончил я.
– Выкупишь. У тебя тут подвязки же есть?
– Угу, есть вообще-то…
