Нет, до беззаботного смеха еще далеко. Слишком многое отравляет жизнь.
Сегодня на лекции какой-то второкурсник (фамилии студентов Гаврилов давно не запоминал) вдруг решился спровоцировать его на спор. Станислав Олегович несколькими хлесткими фразами поставил нахала на место, хотя сам этот прецедент, голос с места без разрешения, встревание в речь лектора, наталкивает на тревожные мысли… Он отпечатал в памяти лицо наглеца – надо будет устроить ему веселый экзамен.
Ладно, хватит забивать голову пустяками, надо думать о книге. Проблем предостаточно. Например, стоит ли писать о спортсменах? Не о спорте как таковом, а именно – о спортсменах.
С юности у Гаврилова вызывали острое неприятие интервью, что брали у победителей и призеров. Особенно бесили лыжники – запыхавшиеся, очумелые, да и без того наверняка не способные связно выражать свои примитивные мысли, они, закончив гонку, лишь хихикали и повторяли: «Я счастлив! Опустошение… Я так счастлив!.. Ничего не понимаю». А когда журналист просил их поведать о своих впечатлениях от гонки, начинали махать руками и переходили совсем уж на сплошные междометия: «Ну, после первого круга, это, думаю, того… Думаю, нет, не пробьюсь. А потом так потихоньку, ну, стал набавлять».
Как вывел Станислав Олегович из своих многолетних наблюдений, среди профессиональных спортсменов людей, обладающих хотя бы мало-мальским интеллектом, – считаные единицы. В основном же какие-то полуроботы, даже при беглом визуальном знакомстве – пользуясь психиатрической терминологией, – дебилы… И вот стоит ли поднять эту тему, задать вопрос во всеуслышанье: кто представляет нашу страну на международной спортивной арене? Не стыдно ли?
Другая существенная проблема такая.
Бесспорно, облик Москвы меняется к лучшему, поднимаются, прямо на глазах вырастают новые, по-западному спроектированные здания, реставрируются памятники архитектуры. Но ведь горожанам эти процессы доставляют существенные неудобства. Мало что шум, треск отбойных молотков, опасно пятящиеся грузовики, так ведь еще строители шныряют по тротуарам в своих сальных спецовках, матерятся, пугают благопристойных прохожих грязными, небритыми, извините за выражение, рожами.
Может, стоит выпускать их по ночам, предварительно заключив территорию стройки в шумонепроницаемую полусферу? Конечно, затраты, зато насколько удобно и цивилизованно!
Погруженный в раздумья, Гаврилов чуть не прошел мимо детского сада. Обычно дочку забирает жена, но сегодня вот попросила его – сама выполняет срочный заказ, проверяет нотную верстку… Плюс к тому, что она замечательный музыковед и талантливая пианистка, так еще и, оказалось, незаменимый нотный корректор – представительница вымирающей профессии.
Зарабатывает Станислав Олегович достаточно для нужд семьи, Елена может вполне заниматься домашними делами, но он понимает, что деятельная, общественно востребованная женщина дольше остается молодой, не теряет свой интеллектуальный потенциал.
– Женя… Женечка! – позвал Гаврилов, заглядывая в группу.
– Папу-унь! – дочка вскочила с коврика, бросилась к нему. – Пап! – ткнулась в колени и вдруг зарыдала.
Станислав Олегович опустился к ней:
– Что случилось, милая? Отчего плачешь? Ну, Женечка…
– Меня… меня Даша… обидела!
Дочка и раньше уже жаловалась на эту Дашу и синяки даже показывала. Пора было, наконец, расставить точки над «i».
– Гм… – Гаврилов попытался припомнить, как зовут воспитательницу, чтоб подозвать ее и поговорить, но та уже сама шла к нему.
«Тоже из этих, – отметил Станислав Олегович, оглядывая крестьянского типа лицо воспитательницы, мясистую фигуру, созданную исключительно для физического труда. – И чему такая клуня может научить, какими воспитать детишек?»
– Здравствуйте! – женщина то ли с виноватцей, то ли просто устало потянула уголки губ кверху.
– Добрый вечер, – кивнул Станислав Олегович и погладил дочку по голове. – Вот, опять про какую-то Дашу. Что у них за война?
– Та-а, – воспитательница отмахнулась, – всё куклу поделить не могут. До драки доходит.
– Надо бы как-то урегулировать. Если кукла яблоком раздора служит, может быть, стоит ее убрать?
Воспитательница опять, механически и привычно, махнула рукой:
– Да они другое найдут. Возраст такой – утверждение личности.
Кажется, она намеренно выводила Гаврилова из себя. Стоит, отмахивается, будто ей глупости говорят, еще и про личность что-то вякать пытается… Он, с трудом, правда, все же сдержался, не стал высказывать ей то, что вполне бы мог, имел право ежемесячно выплачивающего за мучения дочери в этом заведении полторы сотни. Да, он сдержался, повел всхлипывающую Женечку к ее тумбочке.
– Я вот что хотела-то, – спохватилась, направилась за ними мясистая. – Тут фотограф хотел прийти, сфотографировать. Но надо набрать хотя бы десять согласных.
– В смысле?
– Ну, заплатить согласных за снимки.
– А по какой цене?
– Ну, он обычно по тридцать пять берет за большую.
– А фотографии посмотреть можно?
Воспитательница усмехнулась, даже как-то презрительно хмыкнула:
– Я ж говорю, он только собирается. И надо десять согласных хотя бы.
– Я имею в виду, – стал терять самообладание Станислав Олегович, – образцы. Может, он на мыльницу снимает, с красными глазами…
– Да не-ет, – перебила, махнула жирной рукой воспитательница, – у него хорошо всё обычно выходит.
– Видите ли, – в свою очередь перебил Гаврилов, – в цивилизованном мире принято сперва показать образец своего ремесла, а затем предлагать приобрести. Я не настолько глуп, чтоб бросать деньги неизвестно куда. Извините.
И, больше не замечая настырную, вне всяких сомнений имеющую свою долю с фотографий тетку, он занялся одеванием Женечки.
Прежде чем оказаться в уюте квартиры, у Гаврилова имелось еще одно дело. Отправить статью в смоленский общественно-политический журнал, с которым он недавно начал сотрудничать.
Конечно, по электронной почте удобней, но опять же косность нашей провинции – Интернет для нее до сих пор как для дикаря будильник. И тем не менее попадаются там еще, хоть и отсталые, зато бескорыстно преданные идеям Гаврилова люди. И они давно и с нетерпением ждали статью.
Сегодняшнее утро Станислав Олегович посвятил ее доработке, чуть на лекцию не опоздал; отправить не успевал и подавно. Придется сейчас.
Предчувствуя очередь, он купил дочке рожок мороженого, объяснил:
– Сейчас письмо хорошим дядям пошлем в город Смоленск. Потерпишь?
– Ага, – с готовностью закивала она, – потерплю!
На удивление, у окошка приема ценной корреспонденции не было ни души. Лишь за перегородкой полнотелая, жидковолосая женщина хлопала молотком-печатью по конвертам.
