Зарядившись, Алла толкала меня:
– Вставай, нас ждут великие дела. Надо поярче угробить очередной денёк! Подъем, оруженосец!..
Никогда я не брал столько отгулов, так часто не опаздывал на работу, как в эти недели. Возникали мысли вообще послать работу к херам. Как следует отвязаться, а потом свалить из этого мира… Как Алла Эминема, так я тогда при любой возможности слушал Моррисона…
Однажды, когда мы были у меня, отпаивались пивком после ночного серфинга по клубам, в гости зашел Олег Свечин. Я сразу догадался, что хочет пожаловаться на жизнь, а потом попросить халтуру… Для приличия (дескать, не с пустыми руками) Свечин принес бутылку «Путинки».
– А чем вы занимаетесь, немолодой человек? – после двух вступительных рюмок спросила Алла.
Свечин подвигал плечами, ответил невнятно:
– Ну, журналистом работаю.
– Олег – писатель, – добавил я, – и довольно известный.
– М-м! Прямо книжки пишете?
Свечин опять подвигал плечами, будто зяб.
– Ну да… Книги.
– Детективы, что ли? – Алле явно хотелось подразнить унылого гостя.
– Да нет… Реализм… Про жизнь стараюсь.
– Ого! И как, получается?
– У Олега, – вступился я, – три книги уже, и штук сорок публикаций в журналах.
– Не в этом дело. Можно публиковать сколько угодно, и все окажется шнягой.
Свечин злобно дернулся и попытался перейти в контратаку:
– А вы вообще читаете?
– Я? – Алла изумленно приподняла веки. – Нет, не читаю. Тем более – про жизнь, как вы говорите. Зачем? В литературе все равно получается неправда. Правду вообще невозможно показать. В кино еще туда-сюда, а в книгах…
– Кино начинается с литературы, – несвойственно твердым голосом произнес Свечин. – Сценарий, даже самый технический, – уже литература. Прописанные диалоги, действие…
– Не буду спорить об этом. Мне все равно. – Алла взяла «Путинку» наполнить рюмки. – Кино я тоже почти не смотрю. Я люблю настоящую жизнь… А вот скажите, сколько часов в сутки вы тратите на писанье?
– Ну, часа три… бывает, пять.
– Ого! Каждый день?
– Стараюсь.
– Это значит, ежедневно часа на три вы выпадаете из реальности? Вокруг что-то происходит, люди ходят, ругаются, смеются, убивают друг друга, а вы сидите ко всему спиной и выдумываете… Ну ладно, если не выдумываете, то записываете уже умершую, прошлую реальность. Так? И вам не жалко спускать в унитаз три часа каждый день?
Я хохотнул. Свечин отреагировал на мой хохоток раздраженным взглядом. Быстро проглотил водку. Закурил. Алла наблюдала за ним, не торопила. Он стал отвечать:
– Во-первых, как и абсолютное большинство людей, я спускаю в унитаз не по три часа в сутки, а часов по двадцать, а то и вообще все двадцать четыре… А во-вторых, не всем же бездумно порхать или гнить в этой жизни. Есть единицы, которые способны это порхание и гниение фиксировать.
– И что, вам кажется, что вы честно его фиксируете?
– Стараюсь честно.
– Стараюсь, стараюсь, – повторила Алла, морщась, – ужасное слово. Такой туповатый, но прилежный планктоша мне за ним чудится. Старательный.
– Знаете, – еще более помрачнел Свечин, – я стараюсь не ради кого-то, даже не ради себя, а… В общем, я знаю просто, что это нужно, и поэтому пишу. У меня получается, мне платят за это нормальные гонорары… – Но, предупреждая новые вопросы, он попросил-потребовал: – Давайте вообще закроем эту тему.
– Давайте закроем, – легко согласилась Алла и выпила.
– Может, музыку включить? – предложил я.
– Включи Эминема. Я тебе диск как-то дарила.
Я поднялся, нашел нужный диск, поставил. И Эминем стал рассказывать историю своих отношений с девушкой.
Послушав несколько секунд, Свечин недоуменно уставился на меня:
– Это рэп, что ли?
– Он самый, – усмехнулась Алла. – Не нравится?
– А что тут может нравиться? Тупое бормотанье…
– Простите, вы знаете английский?
Свечин поморщился:
– Бог миловал.
– Странно. – Алла тоже состроила гримасу. – Я не могу представить современного писателя, не знающего английского языка. Без английского невозможно понимать сегодняшнюю жизнь.
– Почему это?
– Потому что вся цивилизация думает и говорит на английском. Без английского можно писать только о тупом быдле.
Я не удержался и снова хохотнул:
– Ха! Олег о нем и пишет.
– Быдло тоже достойно внимания литературы, – проворчал Свечин. – Давайте накатим.
Накатили, закусили сервелатом (единственной едой на столе), и Алла продолжила мучить гостя:
– А вы женаты?
– Ну да.
– И дети есть?
– Две дочки.
– М-м! Взрослые?
– Одной девять, другой два.
– А квартира своя?
Свечин вздохнул:
– Своя. Жены, точнее.
– Большая?
– Двухкомнатная.
– Расширяться планируете?
– Денег нет таких…
Алла покачала головой и стала давить Свечина перспективами:
– А дочки подрастут, и что будете делать? На голове друг у друга стоять? Две комнаты, и четыре человека… Года через три они драться будут за свою комнату… Кстати, а где вы свои книжки пишете?
– Дома… У нас кухня большая.
– Прекрасно! Это какие книжки должен писать человек, сидящий на кухне! А вообще, зачем вы детей рожали? Вы их будущее как-то представляете?
– Ладно, – перебил я, – не рви душу человеку. Каждый живет так, как может. – И про себя поправился: «Как хочет».
– Да просто интересно. Вот он позиционирует себя писателем, который старается, – Алла саркастически выделила это слово, – фиксировать жизнь. Но что можно фиксировать, находясь в дерьме.
– Откуда вы знаете, что я нахожусь в дерьме? – уже подрагивая от злости, хрипнул Свечин.
– Да видно. Таких сразу видно.
– А может, я хочу быть вместе с малоимущим слоем народа? Да и вообще, быть богатым для писателя в России позорно… Слушай, – Свечин посмотрел на меня умоляюще, – выключи эту нудятину. Поставь «Гражданку».
Чтобы не усугублять и без того не очень-то благостную обстановку музыковедческим спором, я вынул Эминема и сунул на его место диск с альбомом «Долгая счастливая жизнь».
– Да не это, – скривился Свечин. – Что-нибудь раннее. «Оптимизм» или «Мышеловку». Пусть девушка поймет, что при любом раскладе все заканчивается одинаково.
