– Не знаю.
– Не знаешь? Ты давно ничего не знаешь… А я тут в «Бинго» грёбаном. Сейчас устрою им акт революционной агрессии!
– Устрой, – равнодушно отвечает Маркин. – Примут, а у тебя ни регистрации…
Борис перебивает:
– А мне по хрену регистрация! Выпью текилы сейчас и стану героем!
– Езжай лучше в общагу, там выпьешь, – начинает отговаривать Маркин. – Это лучше. Мы тоже тут собираемся…
– Да? – Борис вроде бы слегка протрезвел. – Слушай, давай и я подвалю. Вместе накатим!
Вот чего не надо, так это гостей! Особенно Бориса в таком состоянии.
– Поздно уже, Борь, – мямлит Маркин. – День тяжелый получился, завтра на работу… Мы выпьем – и спать. В другой раз как-нибудь…
– Э-эх, все обижают бедного россиянина, – вздыхает Борис горестно. – Ладно, охраняй свою убогую мещанскую норку. Мне же, великому, катят ослепительные куражи! – И он кладет трубку.
Фу-ф, наконец-то!..
* * *
Без двадцати десять дочка затихла. Теперь можно немного расслабиться. На столе остатки картофельного пюре, селедка, кабачковая икра, соленое сало. Выпивка.
– Саша с нами не посидит? – спрашивает Маркин, открывая бутылки.
– Говорит, что не хочет. Играет на гитаре, завтра ему в музыкалке что-то сдавать.
– У. – Маркин поднимает рюмку. – Ну, за все хорошее.
Елена смотрит на мужа с легкой улыбкой; наверное, вид у него не очень-то, – улыбка точно жалеет Маркина. Но теперь его не раздражает эта жалость, наоборот, становится приятно, словно его заметили и спешат помочь.
– За все хорошее! – ласково отвечает жена.
Чокаются, Маркин скорей выпивает водку. И сразу чувствует в груди приятное жжение; оно постепенно растекается по телу. После второй рюмки слегка ударяет в голову.
Маркин с удовольствием ест селедку. Кусочек за кусочком.
– Не слишком соленая? – Елена выбирает кусочек себе.
– Отличная! Само то.
Еще рюмка. От Маркина словно бы начинают отваливаться тяжелые корки; он распрямляется, веселеет, ему хочется поговорить.
– Надо выбраться куда-нибудь. В театре не были тыщу лет. Интересно, Мирзоев поставил что новое…
– Кажется, нет пока, – отзывается Елена. – Вот скоро фестиваль в Доме кино должен открыться. Название – «Новое русское кино».
– Ха-ха! – коротко смеется Маркин. – Неплохо. – Наполняет пивом стакан жене, водкой рюмку себе.
– Во ВГИКе обещали пригласительные подбросить. Сходим?
– Можно, конечно!
Чокнулись, выпили. Маркин закурил и принялся рассуждать:
– Такое сейчас время как раз, особенно для кино – только снимай. Будущие поколения завидовать нам будут и удивляться страшно: почему это ничего от нашего времени не осталось. Одна муть полусказочная какая-то…
– Бывают такие периоды, – вздыхает Елена, – от которых почти ничего не осталось.
– Мда, – соглашается Маркин, берется за почти пустую читушку, – дескать, когда такое кругом, музы молчат…
Плавно приближаются к неизменной теме их вечерних бесед за бутылочкой.
– Когда, думаешь, закончится в стране безобразие? – спрашивает жена. – Ведь не бесконечно же…
Вот, теперь можно разговаривать хоть всю ночь.
– Хе, – Маркин усмехается. – Ягодки, Лена, поверь, еще впереди..
Она грустно отпивает из стакана.
– И по объявлениям, – вспоминает, – никто не звонит. Надо новые пройти наклеить.
Недели две назад Елена с Маркиным расклеили по округе объявления об обучении немецкому языку «взрослых и малышей». Елена его знает отлично, года четыре прожила в Германии. Странно, почему не звонят – как раз недалеко от их дома есть немецкий колледж, кому-нибудь из учеников же требуется репетитор… Но вот никто не заинтересовался.
– Да кому сейчас это надо, – отмахивается Маркин. – Людям, бывает, и на стол поставить нечего, а тут – немецкий язык. Хе-хе…
– А ты слышал, кстати, – Елена переходит на испуганный полушепот, – правительство призналось, что запасов у нас вряд ли хватит, чтобы нормально пережить зиму.
– Ничего удивительного. Откуда запасы появятся, если мы давным-давно ничего не производим? Хлеб если и сеем, то убрать уж точно не можем. Вот газ и нефть на Запад качать – это еще нам по силам. Американцы вон свои скважины заморозили, держат для правнуков, а мы щедрые ребята, на всех хватит…
– Голод обещают, – вставляет жена убитым голосом.
Маркин утвердительно качает головой. Его сейчас ничего не пугает, так как он все знает и может объяснить; он сейчас ко всему готов.
– Почти по всей стране давно уже голод, – спокойно говорит он. – Кое-как перебиваются… Вот мне родители пишут: если бы не огород, не кролики с курами, не знали бы, чем питаться. Единственные деньги – мамина пенсия по инвалидности, хотя оба работают. А что Москвы касается… – Маркин закурил новую сигарету. – Москва – она столица все-таки. Ее как-нибудь прокормят. Вот со стороны выборов если взять: представь, сколько здесь потенциальных избирателей, во всей Сибири столько людей не живет, хе-хе, сколько в одной Москве. – Делает паузу, выпивает рюмку, торопливо бросает в рот ломтик сала и продолжает: – Согласись, легче поддержать два– три крупнейших города, подкармливать, чем обо всей стране заботиться. Вот, помню, на прошлых выборах смотрел телемост, или телемарафон, не помню как называется. Короче говоря, пока до европейской части России не дошли, у Ельцина голосов было – с гулькин нос, а потом – бах! бах! – и все в кармане. Вот так. – Маркин быстренько обглодал селедочный хвост. – Да и Кац Юрий Михайлович – он парень изворотливый, он же для москвичей отец родной. В лепешку, хе, для них расшибется…
– Какой Кац? – не поняла Елена.
– Ну, мэр наш, естественно. Говорят, у него настоящая фамилия – Кац.
– Правда? – жена изумлена. – Да ну брось…
– Да все говорят, Лен!
– Никогда не слышала… Нет, вряд ли.
– Почему? Они все, хе-хе, в свое время меняли фамилии. – Маркин достает из холодильника бутылку «Привета», в которой поплескивается грамм сто. – А помнишь, мы по телику смотрели, как он в какой-то синагоге стоял, с шапочкой на макушке?
– Да, помню, – подавленно кивает Елена.
Маркин же, наоборот, почему-то радуется:
– Ну вот! Что ж тогда…
– Его и в церквах сколько раз показывали, – не сдается жена. – На прошлую Пасху, например, на Рождество…
– А-а, – морщится Маркин и наполняет рюмку, – ни черта в них, по-моему, не разберешься. Давай лучше выпьем!
* * *
Бутылки пусты, селедка кончилась. Жена прилегла на диванчике, Маркин сидит за своим рабочим столом, курит. Ему хорошо, но хорошо как-то тупо, бездеятельно. Обволакивает непреодолимая вялость. Завтра утром вялость превратится в тяжелые корки… Хочется в постель, поглядеть телевизор, постепенно засыпая.
