Наконец – открыл. Сразу за воротами стояло чудище, поглядывая на Шайтана маленьким глазком на боку… Похожий залез в голову чудищу, что-то там подергал, потыркал, и оно загудело, испуская ядовитый дымок, а потом осторожно, задом поползло в ограду.
Шайтан бросился навстречу, куснул упруго твердое колесо, но, кажется, не причинил никакой боли – чудище лезло так же размеренно, неостановимо.
Проползло через всю ограду, почти уперлось в стену бани. Похожий спрыгнул на землю, стал закрывать ворота. Чудище стояло и гудело, однообразно пофыркивало. Шайтан лаял своим надсадным, хрипловатым лаем и кусал доступное ему колесо.
– Вот та-ак, – выдохнул похожий, когда ворота были закрыты и чудище, подобравшись к ним носом, в конце концов затихло. – Ладно, ладно, – он погладил еще продолжающего рычать и дрожать Шайтана, – хорош. Своя это техника. Грузиться будем.
А потом произошло возмутительное и самое противное природе Шайтана событие: похожий входил в избу и вскоре возвращался с коробкой или мешком, или с огромным узлом, или со стулом и клал все это добро в раскрытую деревянную утробу чудища. Иногда на крыльце появлялась темная, как тень, хозяйка, смотрела в эту утробу, громко, со стоном вздыхала…
Вещей было много, невиданно много. И все они, одни больше, другие меньше, хранили родной Шайтану запах – запах хозяина.
Ему вдруг вспомнился случай из времен его детства; он тогда еще был совсем щенком, только-только начал осознавать себя, свою роль в этом мирке, роль тех двух людей, что каждый день были рядом. И однажды хозяин надолго куда-то делся. Может быть, и не надолго, но Шайтану тогда показалось это время невыносимым, он первый раз в жизни затосковал… Вечером, улучив момент, когда хозяйка оставила летнюю кухню без присмотра, открытой, Шайтан пробрался туда, сдернул висевший на гвозде хозяев ватник и уволок под навес, где у него тогда было место. Долго возился с ватником, играл, а потом уснул, зарывшись мордой в рукав…
А теперь он следил, как чудище наполняется тем, что – он знал это, чувствовал – носил, трогал, любил хозяин. Он волновался, лапы подрагивали, в груди то сжималось, то начинало бешено прыгать, как мяч, что-то важное, главное в нем. Он тихо скулил, прося похожего перестать, бросить, нести вещи обратно, обратно туда, где им нужно быть. Не держала бы цепь, он бы встал между крыльцом и чудищем. Ведь вот сейчас ворота откроются и чудище убежит, и что тогда делать ему, Шайтану? Зачем, для чего он тогда будет нужен?… И, не находя ответа, не в силах помешать разорению, он изо всех сил гавкнул. Не зло, а просительно.
– Тих-хо ты! – тут же выкрикнул, тоже словно гавкнул похожий; сунул в утробу чудища табуретку, как-то дергано выхватил из кармана пачку, задымил белой палочкой. – Все нормально, – заговорил спокойней. – Надо так, понял, нет?… Как тут матери одной с вами со всеми? У меня жить будете. Понял?
Шайтан стоял, сморщив от напряжения лоб, подняв уши, повиливал хвостом заискивающе, старался увидеть глаза похожего. Но похожий все время смотрел куда-то в сторону. А без глаз Шайтан не мог как следует понять сказанных слов. Как хотя бы понять такое: «У меня жить будете»? Шайтан изо всех сил напрягал свое собачье воображение, но ничего определенного не получалось. Он знал лишь этот двор, эту избу, калитку, а чужие дворы, избы, калитки были владением других псов и сук, и лишь для того, чтоб их подразнить, Шайтан иногда подбегал к калиткам, воротам, палисадникам, метил из озорства столбы и доски. И другие делали то же. А теперь?… Похожий возьмет и уведет его? А как же здесь?…
Весь остаток дня он мучился в поисках ответа, давил, приглушал в себе не дающее ни секунды покоя тяжелое предчувствие; бродил возле будки, наблюдал за похожим, зачем-то тщательно обнюхивал мелкие камешки, траву, мусор под лапами… А потом похожий на хозяина взял и сбил молотком кольцо цепи со стены будки и повел Шайтана к чудищу. Открыл дверцу и приказал:
– Запрыгивай!
Шайтан попятился, присел на задние лапы. Испуганно глянул на похожего.
У того в глазах – затравленность и боль, но вот взгляды встретились, и похожий мгновенно стал злым, чужим каким-то, опасным.
– Прыгай давай! Ну-ка!
Шайтан, сидя, пополз еще назад и взлетел от удара-пинка. Взвыл, бросился прочь.
– Стоять, сказал!
Цепь натянулась, дернула Шайтана так, что ошейник сразу перекрыл дыхание. В глазах стало темно… Шайтана потащило обратно к чудищу.
– Еще с тобой, скотина, возиться, – тоже словно придушенно шипел похожий. – Всех уговаривать!.. Лезь д-давай!
Он схватил Шайтана под мышки и приподнял. Шайтан забил в воздухе лапами, замотал шеей, стараясь выскользнуть из объятий похожего; увидел рядом, совсем рядом с пастью темно-белую руку с короткими редкими волосками. Ему очень захотелось куснуть эту руку, с двух сторон сжать зубами, чтобы ослабла и отпустила его, но какой-то огромной силы запрет, запрет, который был объявлен далеким-далеким предкам Шайтана, не позволил этого сделать. Наоборот, он почувствовал, что обязан повиноваться, смириться с волей этого похожего на хозяина человека.
Так он оказался в большой душной голове чудища с прозрачным черепом. Стоял на чем-то мягком, высоком, подогнув лапы, закрыв брюхо поджатым хвостом. Озирался, осторожно ворочая шеей, звякая при каждом движении бесполезной сейчас, ненужной цепью.
– Лежать! – приказал похожий, и Шайтан тут же, как стоял, лег на мягкое.
За его спиной хлопнуло. Похожий куда-то пошел.
Маленько обвыкшись, Шайтан приподнялся и сразу увидел: похожий раскачивал его будку, вытягивал ее из земли. Вот вытянул, повернул на попа, тряхнул несколько раз. Из будки посыпались сено и старые, обглоданные до ровной желтизны кости… Шайтан собирал, копил их с давних пор. Иногда зимними длинными ночами, когда от мороза невозможно было уснуть, он доставал их из сена, перебирал, обнюхивал, скреб клыками, и ему становилось теплее, уютнее; кости помогали дождаться момента, когда на небе появлялся живой и дарящий жизнь ослепительный шар… А теперь его единственное богатство, его спасение от мороза летит на траву, как обычный сор.
Шайтан опустился на мягкое, спрятал морду между передних лап, зажмурил чешущиеся, сырые глаза.
…Ехали очень долго, или это ему так показалось. Сперва он боялся и вертелся волчком, мотая цепью, путаясь в ней, смотрел, как мелькают мимо заборы, деревья, как проскакивают совсем близко другие чудища. Протяжно, тоненько поскуливал.
– Лежать! – то и дело кричал похожий; Шайтан поджимал лапы, замирая, но очередная кочка или ямка на дороге подбрасывали его, и он снова начинал вертеться, видел летящий вокруг с бешеной скоростью мир, скулил, и похожий опять кричал: – Лежать, тебе сказано!
Вскоре, правда, Шайтан осмелел и с завистью, почти восхищением подумал: «Вот бы так же бегать и не уставать!» Даже обо всем остальном, страшном и непонятном, в тот момент забыл…
Уже по темноте устраивались на новом месте. Шайтан мало что мог видеть, о чем соображать – после пережитого за сегодняшний день он еле держался, чтоб не упасть, его шатало, в пасти было горько и горячо, как будто сожрал ядовитую букашку… Повинуясь дерганью цепи, он шел куда-то, отрешенно наблюдал, как похожий приколачивает гвоздями кольцо к бревну какой-то постройки, но все же обрадовался появлению его будки, пускай разоренной, но родной. И когда похожий сунул в нее охапку сена и сказал:
