Тогда я сказала ему, что со времен моего отрочества потеряла веру и сегодня совсем не знаю, католичка ли я. Он улыбнулся мне так дружески, провел рукой по волосам и сказал:
— Деточка, ты думаешь, Бог любит только католиков? Делай то, что говорит твое сердце, будь милосердна, и Господь тебя не оставит. И молись.
Я пришла в гостиницу и сразу же попробовала, и набрала полные руки всех, кого люблю, и тех, кого любят те, кого я люблю, и Риту, конечно. Собрала их всех и сказала: Господи, не забывай про моих… Ну, что скажешь, Эстер?
31
Август, 1992 г., Беркли.
Эва — Эстер
Эстер, дорогая!
Прошла неделя. Гриша все еще в реанимации, в коме. Тот сумасшедший, который выехал на встречную полосу, погиб сразу же, вместе с женой и тещей, которые сидели на заднем сиденье. То, что Гриша остался жив, просто какая-то случайность. При таком лобовом столкновении живых не остается, даже с подушками безопасности. Я ждала целый час в аэропорту, потом взяла такси и приехала домой. Алекс был дома. Гриша собирался заехать за ним, чтобы ехать в аэропорт вместе, но позвонил и сказал, что не успевает и едет прямо в аэропорт. И я возблагодарила Господа, что он не взял с собой Алекса: место рядом с водителем самое опасное. Но это уже потом. Первая мысль, которая пришла в голову: пока я была в Белоруссии, он жил не дома… Теперь это не имеет уже никакого значения.
Прогнозы врачей самые плохие. Но как раз вчера мне сказали, что Грише немного лучше. Удалили селезенку, оперировали легкие, потому что ребра порвали легочную ткань, все другие травмы не опасны. Самая главная операция была на позвоночнике, и они не могут сказать, восстановится ли двигательная функция. Пока ноги парализованы. Я все время вспоминаю слова Даниэля о том, что я должна быть готова к серьезным испытаниям. Я к ним не готова.
К Грише меня не пускают, я его так и не видела с приезда. Вернее, с отъезда.
Живу я как автомат. Только сейчас я поняла, насколько он мне дорог, и даже подумала — пусть бы он вообще меня оставил и ушел к своей лисице, лишь бы был жив. Я пока тебе не звоню, потому что боюсь разреветься. А когда пишу, совсем другое дело. У меня такое чувство, что наша поездка была три года тому назад. А прошла всего неделя.
Все время присутствует странная мысль, скорее даже не мысль, а чувство, что именно что-то в этом роде и должно было случиться, и именно моя зацикленность на внутренних переживаниях не дала мне это предотвратить. Когда-то мать мне рассказывала про свою бабку, которая была совершенная ведьма, наперед все знала и однажды порвала дедов билет на поезд, и спасла ему тем жизнь, потому что поезд потерпел крушение и много людей погибло. А другой раз, перед тем как началась эпидемия скарлатины, она взяла своих троих детей и уехала в деревню к родственнице. А на их улице в Варшаве половина детей от скарлатины поумирала. Что за глупости я тебе пишу, прости, пожалуйста.
Целую тебя, Эва.
32
Август, 1992 г., Редфорд, Англия.
Беата Семенович — Марии Валевич
Милая Марыся!
Не могу передать тебе, как я горевала, что ты отказалась ехать в Эмск. Честное слово, не понимаю: если уж я, жена покойного полицая, решилась на эту поездку, почему же ты не захотела? Два дня назад я вернулась домой и все хожу и разбираюсь со своими впечатлениями. Город не забыл нашей семьи. Гимназия папина стоит на прежнем месте, наш дом перестроен, в нем теперь исторический музей. Представь себе, я нашла там портрет отца с дядей и нашу семейную фотографию, сделанную лет за пять до войны, — ты в коротеньком платье, а я уже молодая девушка. Фотография дедушки Адама тоже висит в музее. Поляков в городе почти не осталось. Сначала их расстреливали немцы, потом пришли русские, разобрались с остальными. Во всем городе из прежних наших знакомых одна Сабина Ржевска.
Самая главная встреча — с Дитером Штайном. У меня с ним были очень хорошие отношения в те годы, я его кормила за своим столом, он мне с Иваном очень помогал: когда Иван напивался, он как-то умел его утихомирить. Но когда оказалось, что он еврей и партизан, я думала, что он выказывал хорошее отношение не по-человечески, а только по необходимости скрывать свое настоящее лицо. Ведь это я первая сказала, когда Иван его в дом привел, что он еврей. И только когда увидела, как он в седле держится, уверилась, что он настоящий поляк. Но теперь-то все перевернулось — Дитер герой, а Иван для всех военный преступник, его разыскивали, и если б нашли, то судили бы. Он умер вовремя. Уже после его смерти в Англии было несколько процессов против белорусов, которые в войну на немцев работали, и одного засудили.
Но со мной-то ладно, кто я ему была? Жена кошмарного начальника. И сестра девушки, на которую он все заглядывался. Он приехал — старый, седой, одет не как монах, а по-мирскому, в свитере. И ходит все время в толпе людей. В один день я пошла в храм, где дядюшка служил, вхожу, там ремонт, всюду леса, завешено все — а в одном приделе мессу служат. Глазам не верю — неужели Дитер? Слух о том, что он стал священником, еще раньше до меня доходил, но увидеть своими глазами — другое дело. Он кармелит, брат Даниэль!
Он стал проповедь читать — говорит: я в этом храме был пятьдесят лет тому назад. И, представляешь, наше имя называет среди тех, кого поминает… Вокруг него люди толпятся, какие-то женщины его облепили, но я улучила момент, когда он один был, подошла, спрашиваю:
— Ты меня узнаешь?
— Беата, Беата, ты жива! Какая радость! — и кинулся меня целовать, как сестру родную. Я, конечно, заплакала. И он плачет.
— Всю жизнь, — он говорит, — я поминаю всех вас как усопших, а ты жива.
Я говорю:
— И Марысю поминаешь?
— Конечно, — он кивает, — и Марысю. Давние дела, я ведь очень любил ее.
— Она тоже жива, — я говорю. — Она ночь в яме пролежала под трупами и утром вылезла. Я и сама считала много лет, что она погибла. Жива, жива.
— Езус, Мария, — он шепчет, — как это могло быть? Где она сейчас?
Я говорю — там же, где и ты, в монастыре.
— Где? — спрашивает.
Все как в кино. Я опять говорю — там же, где и ты. В Израиле. В Иерусалиме. У Белых Сестер Сиона.
— В Эйн Кареме? В доме Пьера Ратисбона? — он спрашивает.
— Да, — отвечаю, — там.
— Не уходи, Беата, не уходи, это как воскресение мертвых, что вы с Марысей живы остались. Вот так точно мы встретим наших родителей и близких, как мы сегодня встретились, — и слезы текут по щекам.
Представь, Марыся, он совсем не изменился. У него все то же детское лицо, и душа детская. Я, грешным делом, подумала: вот бы вам тогда пожениться, какая счастливая пара была бы. А он как раз и говорит:
— Вот как нам с Марысей суждено было соединиться — в Господе.
