Милая моя сестричка! Так у меня на душе хорошо стало, хотя и обидно за вас немного. Я думаю, он к тебе скоро приедет, повидаетесь. Но для тебя не так это важно, ты ведь давно знаешь, что он выжил, стал монахом, и если б хотела, легко бы его разыскала. А для него — свершившееся чудо. Пятьдесят лет поминал тебя как умершую, а ты живая. Мы теперь знаем, что в нашем мире все возможно — и скрыться, и найтись.
Потом я проводила Даниэля, он в этот день уезжал.
Еще я встречалась с Сабиной — помнишь, в одном классе со мной училась дочь агронома. Одна из немногих поляков, кто выжил здесь. Она рассказала, как тяжело они жили здесь после войны. Многие, кто нашел родню, уехали в Польшу. Других отправили в Сибирь. В поляках всегда видели националистов. Так оно и есть, мы националисты. Иван всегда поляков уважал, считал, что мы, в отличие от белорусов, сильный народ. Правда, немцев он уважал еще больше. Да что о нем говорить — только молиться. Мария, он был и дурной, и жестокий, и пьяница, но меня-то он любил. Может, он пред всеми грешен, но я-то перед ним грешна — вышла замуж без любви, да так и не полюбила. Правду сказать, не обманывала. Но если самую правду сказать — любила я всю жизнь Чеслава одного, но судьба не выпала…
Поначалу я очень расстроилась, что ты не хочешь ехать в Эмск, я представляла себе, как мы с тобой побродим по местам нашего детства, а теперь думаю, что все к лучшему. Я уже к тебе дорожку проложила. Может, в будущем году опять приеду. Посидим на вашей горке возле решетки, где открывается такой прекрасный вид.
В конце концов, я рада, что в Эмск поехала. Случилось нечто вроде примирения. Долгие годы я смотрела в прошлое, и рядом со мной стоял несчастный Иван со всеми своими преступлениями — были, не были? Точно не знаю, но его присутствие рядом всегда было тяжким. А теперь я почувствовала себя свободной. Меня узнавали. Но скорее вспоминали как дочь Валевича, а не как жену Семеновича.
И конечно, Даниэль. Больше всех примиряет именно он — что можно из этого ужасного опыта выйти радостным и светлым.
Жду от тебя письма, и подумай, когда тебе удобно, чтобы я приехала — может, весной, после Пасхи? Или, наоборот, на Пасху?
Твоя сестра Беата.
33
Сентябрь, 1992 г., Тель-Авив.
Нафтали — Эстер
Дорогая моя и уважаемая Эстер!
Пишет тебе Нафтали Лейзерович, если вы такого помните! Я как раз отлично помню и твоего мужа Исаака, который оттяпал мне ногу в лесу, и очень хорошо сделал, потому что уже начиналась гангрена, и он меня спас от смерти. Наркоз весь был стакан спирта и деревянная палка, которую я изгрыз, пока не потерял сознание от боли. А вы, уважаемая и милая Эстер, давали вашему мужу инструменты, и кость он резал обычной ножовкой, зато культю сделал такую замечательную, что я уже износил много протезов, а культя ни разу не подвела — как новенькая. Бог дал Исааку — пусть будет земля ему пухом! — золотые руки, и вам тоже! Теперь немного о себе. С одной ногой я добрался до Израиля, в пятьдесят первом году, а до того где только не был — в Италии, Греции, на Кипре. В разных лагерях то военнопленных, то перемещенных, то просто так сам по себе. В 51-м добрался до дома, встретил наших ребят, нашел себе место в военной промышленности, скажу тебе по секрету. Работал в конструкторском бюро, меня там очень уважали, хотя настоящего образования не было. Я женился на венгерской еврейке, она была красивая женщина и не дай Б-г какой характер. Трое детей я с ней прижил — два сына и дочь хорошая. Один сын пошел в меня, работает, скажу по секрету, по электронике в Америке, второй — в банке, но в Израиле. Дочь, между прочим, тоже врач. Жена умерла девять лет назад, и я первое время сомневался, не жениться ли мне. Потом перестал сомневаться — одному мне оказалось очень хорошо.
Пенсия у меня приличная — как участника войны, инвалида и так далее, квартира хорошая. Дочь приезжает раз в неделю, больше мне не надо. Скажу откровенно, в первое время ко мне сватались — раз, два, три. Но я решил: на что оно мне нужно? Была у меня медсестра из Холона, так она ко мне ездила по этому делу, еще когда Жужжа была жива. Так что я не нуждался ни в чем таком.
Дорогая и уважаемая Эстер! Вы мне так понравились, что я решил сразу жениться. Мне скоро восемьдесят лет, это правда. Но сколько осталось, мы бы прожили вместе. Вы подумайте хорошенько, но не очень долго. Как ни крути, не очень много времени у нас на размышления, хотя мой дед умер в сто три года. Что еще могу сказать про свои недостатки — глуховат. Других недостатков нет. Вы мне очень подходите. Честно скажу, очень вы мне понравились. И прошлое у нас общее, вы тоже в Пуще тогда были. А хотите, можете сначала просто приехать в гости. Я встречу вас в аэропорту на такси. Напишите мне по адресу, который на конверте. Жду положительного ответа.
Нафтали Лейзерович.
Да, забыл еще сказать, что у меня пять внуков и есть правнучка.
34
1994 г., Беэр Шева.
Тереза — Валентине Фердинандовне
Дорогая Валентина!
Это уже последнее письмо, я думаю. Перед отъездом Вы позвоните, чтобы мы смогли Вас встретить в аэропорту. Мы всей семьей готовимся к Вашему приезду. Мне кажется, Сосик прекрасно понимает, что мы Вас ожидаем, и тоже волнуется. Он существо необыкновенно тонкое, с безошибочными реакциями. Надо только уметь их разгадывать. Но мы с Ефимом читаем все его душевные движения как раскрытую книгу. Он часами играет в камушки. У него есть любимые и нелюбимые, и он наделяет их разными качествами. Когда он чем-то обеспокоен или недоволен, он приносит такой желто-розовый камушек неправильной формы и вкладывает очень деликатно в руку. Черная галька с белым пояском — камень удачи, и особенно хорошим знаком бывает, когда Сосик кладет его в рот. Вообще в поведении его открывается удивительная связь с духовным миром и с миром природы. Он идеальный посредник между разными силами и умеет умиротворять всех вокруг себя. Вот буквально на днях к нам заглянула одна молодая семья, прихожане Ефима, в состоянии глубокой ссоры. Ефим увещевал их полтора часа, но они только ожесточались. Тут пришел Сосик и сразу же их примирил. Сказал какое-то слово. Я должна предупредить, дорогая Валентина, — то, что Вы увидите, необычно. Наш мальчик говорит, но язык его непонятен людям. Речь ангелов — его язык. Он произносит какие-то неведомые нам слова над засохшим цветком, и через несколько дней цветок оживает. От ребенка идет удивительное излучение. Но на человеческом языке он почти не говорит. Хотя говорит «мама», «папа», «сам».
Ходить он умеет, но не очень ловок в движениях. Врачи считают, что он должен заниматься физкультурой, но ему не нравится. Мы же с самого его рождения решили растить его без насилия и не заставлять его делать то, что ему трудно или не хочется. По этой же причине мы не возим его в специальную школу для детей с синдромом Дауна, где с ними занимаются педагоги и психологи. Нам трудно объяснить врачам, что он высшее существо, а не инвалид.
