Он виновато посмотрел на меня:
– Я понял, Сергей Петрович.
– Поздно, – я кивнул Щукину-младшему. – Давай во втором периоде в калитку.
– Уже иду! – расцвел в улыбке Димка.
И снова напряженная борьба. Егор Щукин, обойдя противников, забрасывает шайбу в ворота… Гол! Два-три…
Второй период прошел без особых неожиданностей, но под конец нога снова просто нечеловечески разболелась. Пришлось вколоть еще две ампулы обезболивающего.
– Что это ты делаешь? – возмутился ВасГен, заставший меня за этим занятием. – Печень пожалей и желудок. Ты хоть представляешь, сколько тут побочных явлений?
– Геннадич, – взмолился я. – После игры – сдамся, а сейчас не трогай, пожалуйста.
Он кивнул. Хороший мужик наш врач Василий Геннадьевич, понимающий.
Первый гол в третьем периоде пришел от Пономарева. Дима Щукин тоже держался неплохо, беря все летящие в ворота «Медведей» шайбы.
Уже три-три… Затем четыре-три. На этот раз в нашу пользу, но это еще не конец.
Тем временем на льду завязалась напряженная борьба, в результате которой Гаврилов шлепнулся на лед, а «Химик» получил буллит.
– Бакин! – велел я. – В калитку!
И все же лучше Бакина буллиты не берет никто!
Забыв обо всем, я наблюдал за тем, как Гаврилов возит шайбу, надеясь обмануть вратаря, а затем пускает ее под левую руку. Неужели Семен поведется на это и в четвертый раз?!.
Но нет, он ловит шайбу! Молодец! Трибуны ревут, и я реву, ору вместе с ними.
Последние секунды.
Пять, четыре, три, два, один…
Мы выиграли! Победа! Это победа!
Я вскочил на ноги, подхваченный всеобщим ликованием, но тут же рухнул обратно на скамейку, ослепленный новой вспышкой боли.
– Сережа! Что с тобой, Сережа? Тебе плохо? Ты весь белый! – предплечье сжал рукав для измерения давления.
Я уже и сам понял, что после передозировки с ним проблема.
Лицо Юли всплыло надо мной словно из тумана, и мне потребовалось невероятное усилие, чтобы нащупать и сжать ее руку.
– Юля, пойдешь за меня? – спросил я, не отрывая взгляда от ее широко распахнутых глаз. Да, момент неподходящий… Хотя почему нет – может, как раз самый подходящий момент из всех!
– Дурачок… – Она промокнула мне вспотевший лоб. – Конечно, пойду… Если позовешь.
– Я зову.
– Тогда пойду! – Она помогла мне подняться. – Но сначала пойдем, постараемся привести тебя в порядок…
Мне было уже все равно. Ну и к черту это давление, хотя по испуганному лицу Юли видно, что это серьезно. Ничего, прорвемся. Сегодня я все же самый счастливый человек на земле, и мне просто должно везти!
Скрипнула, открываясь, дверь.
– Вот вы где. – Романенко выглядел на редкость мрачно. – Там какая-то фигня творится. «Химик» опротестовал результаты матча.
– Что?.. – вот теперь давление точно ни к черту…
* * *
– Ну чего, ребят, празднуем! – Кисляк оглядел друзей.
– Оле-оле-оле-оле! «Медведи» – чемпион! – дружно откликнулась команда.
– Отличный кубок, – Семен принялся разглядывать награду, – только я думал, он потяжелее будет.
– А ты в него шампанского налей, – посоветовал Андрей. – Знаешь каким тяжелым станет!..
– Я бы не торопился праздновать раньше времени, – послышался вдруг от дверей скрипучий голос. – В наш дисциплинарный комитет подан протест, надо его еще рассмотреть.
– Какой протест? – удивился Миша, глядя на судью.
– Игроков на матч нужно заявлять по всем правилам, – отрезал тот. – Дмитрий Щукин, номер первый, на поле был? Был. А в заявку не включен.
– Но как же это? – Дима растерянно оглядел товарищей. – Я приносил все нужные документы. И справку, и все остальное!..
Судья смерил его тяжелым взглядом.
– Послушайте, молодой человек, – проскрипел он. – Если я говорю, что бумаг нет, значит, их нет. Точка.
И он, не слушая возражений, вышел прочь.
– Вот это да! Все же было! Честное слово! – Дима едва не плакал. – Что же это такое?!
– Это – подстава, – тихо и очень серьезно сказал Егор, и в комнате словно повеяло ледяным холодом.
* * *
Казанцев паковал свои вещи, насвистывая какую-то веселую мелодию.
Пару минут я молча смотрел ему в спину и думал, что нет, оказывается, пределов человеческой подлости. Иногда достаточно только шагнуть в сторону – и все, ты уже на дне пропасти.
– Ну ладно я, а пацаны-то при чем? Их ты зачем наказал? – спросил я, чувствуя в горле тугой комок.
– Не понимаю! – оглянулся Казанцев.
– Конечно, не понимаешь. Романенко тебе все бумаги Щукина передал.
– Это он тебе говорит? И ты ему веришь? – Казанцев театрально выгнул брови и положил в коробку еще одну пухлую папку.
– Где справка Щукина? – снова спросил я.
– Понятия не имею, – бывший спортивный директор хитро покосился на меня. – Бумажка – такой непрочный материал. Можно порвать, можно сжечь, можно самолетик сделать…
– Ты сволочь, Вадим Юрьевич! – тихо сказал я, не сводя с него глаз.
– Потише, Сергей Петрович! – он выставил вперед пухлую потную ладошку. – Не кипятись. Тренер ты неплохой, но вот мозгов совсем нет, вертеться не умеешь. Никогда из тебя ничего путного не выйдет. В общем, бывай.
Я посторонился, чтобы случайно не соприкоснуться с этим человеком даже полой одежды.
Вот такой финал.
Грустный, не правда ли? Зато жизненный: это вам не глупая сказка, где добро торжествует, а зло, едва заслышав его бодрый марш, скукоживается и прячется в угол, а то и вовсе перевоспитывается. Сказки… сказки… Но иногда так хочется, чтобы они случались и в реальной жизни, пускай самые простенькие. Разве правда и упорный труд не заслуживают хотя бы самого маленького, самого завалящегося чуда?..
И чудо случилось.
Прошел целый месяц. За это время Юля умудрилась почти полностью вылечить мое колено, проявив настоящие чудеса любви и терпения. Я почти смирился с поражением и понял, что нужно жить дальше. Идти самому и вести за собой ребят, которым как никогда требовалась поддержка и вера в то, что справедливость все же есть на свете.
В их жизнях тоже произошли некоторые изменения.
Егор Щукин расстался с Мариной – и это хорошо, потому что она ему не подходила совершенно и, что ни говори, была совсем не его человеком. С Кисляком, как-то косвенно оказавшимся замешанным в их разрыве, Егор держался холодно и почти не разговаривал, но ребята не потащили это на лед – и это было главным, выходит, они чему-то научились…
