Хоуп говорит о Лондоне, нашей помолвке, свадебных залах, подарках подружек невесты и списках гостей. Это моя Хоуп, красивая, оживленная, немного назойливая, — девушка, которая, ни минуты не смущаясь, добивается своего. Я слушаю ее, и меня мучат мрачные предчувствия, которые не спрятать ни за какими тайными мыслями, а Хоуп знай себе болтает, не замечая нарастающего отчуждения. Я боюсь, что, несмотря ни на что, все равно не решусь ничего изменить, и ничуть не меньше боюсь потерять Хоуп — что вы хотите, я посредник до мозга костей. Я жду знака свыше, который заставит меня выбрать либо одно, либо другое, сломит мою инерцию.
Хоуп переворачивается на бок, берет меня за руку, и я невольно морщусь от боли.
— О боже! — ахает она, разглядывая разноцветный синяк. — Что с тобой случилось?
— Подрался, — поясняю я с таким видом, будто для меня это обычное дело.
— То есть как это подрался?
Я рассказываю ей про «мустанг» Пита и нашу встречу с Сатчем, а заодно и про то, как нас арестовали, а потом отпустили. Я так увлекаюсь, что едва не выбалтываю то, что произошло сегодня, но осекаюсь, вспомнив, что Хоуп ничего не знает про биопсию.
— Раньше мне нравилось, что ты общаешься с отцом, — заявляет она, когда я заканчиваю, — теперь я в этом не уверена.
— Ты о чем? — недоумеваю я. — Драку затеял не Норм.
— Мне кажется, он на тебя дурно влияет.
— Он на меня двадцать лет никак не влиял, так с чего бы мне вдруг теперь поддаваться его влиянию?
— Да ладно тебе. Ты же прекрасно понимаешь, что так или иначе он влияет на тебя всю жизнь. — Она садится на кровати, стыдливо прикрывшись простыней: забавная перемена в поведении женщины, которая всего лишь несколько минут назад требовала, чтобы я засунул в нее член. — Ты же не станешь отрицать, что с тех пор, как он появился, ведешь себя странно.
— В каком смысле странно?
— Ты сегодня ходил на работу?
— Нет.
— Вот видишь. Ты три дня подряд безо всякой видимой причины прогулял работу. И за все это время даже не удосужился позвонить мне в Лондон. Ах нет, погоди, один раз ты позвонил, правда, ты тогда был обкуренный. А теперь оказывается, что ты еще и в драку полез.
— Норм тут вообще ни при чем, — оправдываюсь я. — Просто у меня была сумасшедшая неделя.
Хоуп хмурится и отводит взгляд.
— Зак, что с тобой происходит?
Это мой шанс. Решительный момент настал, надо лишь ухватиться за подвернувшуюся возможность, но мне почему-то кажется, что сейчас, когда я лежу на влажных простынях, а мои бедра все еще липкие от засохшей спермы, не самое лучшее время признаваться в грехах и сомнениях.
— Кажется, я уволился с работы, — говорю я.
— Что значит «кажется»?
— Я ушел во вторник и не возвращался. Не отвечал на звонки, не проверял почту, ничего.
— Это еще почему? — допытывается Хоуп, и кончики ее выщипанных бровей почти касаются морщинок на сердито нахмуренном лбу.
— Потому что эта работа — дерьмо.
Хоуп раздраженно качает головой.
— А тебе не кажется, что сперва нам не мешало бы все обсудить?
— Мне как-то в голову не пришло, что нужно спрашивать у тебя разрешения.
На глаза Хоуп наворачиваются слезы, как будто ей влепили пощечину.
— Ничего себе! — восклицает она, слезает с кровати и накидывает короткий атласный халатик. — Достаточно и того, что, пока меня не было, ты не догадался мне позвонить. Видимо, был слишком занят: курил траву и дрался. Но ты принял серьезное решение, которое меня тоже касается, нравится тебе это или нет, и даже не посоветовался со мной. — Хоуп плачет, у нее дрожат губы. — О чем ты только думал?
— Ты бы настаивала, чтобы я остался.
— Я бы помогла тебе придумать план.
— Мне не нужен план! — кричу я со злостью, которая пугает нас обоих. — Я сыт по горло планами. Я всю жизнь что-то планирую, а толку чуть. Мне нужна передышка. Я хочу спокойно поразмыслить и понять, кто я на самом деле.
Хоуп замирает и, наклонив голову, наблюдает за моей подростковой вспышкой. Я жду, что она скажет, заранее готовясь возражать, но она молчит, лишь медленно кивает головой и вытирает слезы обратной стороной ладони. Глядя в ее мокрые от слез глаза, я вдруг понимаю, что Хоуп догадывается обо всем, о чем я умалчиваю. Она видит, что меня мучат сомнения, но, как бы сильно мне этого ни хотелось, я не решаюсь что-либо изменить. Однако она не собирается своими руками ломать наши отношения и, если понадобится, пойдет на попятный. Хоуп осознает, что предстоит изнурительная битва, и сдаваться не намерена.
— Я и так знаю, кто ты, — мягко произносит она. — И люблю тебя таким, какой ты есть. Я не хочу ругаться с тобой из-за этого.
— Я тоже, — отвечаю я, чувствуя себя последней сволочью.
Хоуп идет в ванную, я провожаю ее взглядом, рассматриваю сзади ее гладкие ноги, плавный изгиб ее попы, выглядывающей из-под халатика, когда Хоуп наклоняется над раковиной. В зеркале я вижу ее влажное красное лицо, на котором написана решимость. Она не заслужила такого обращения, и мне ужасно стыдно за то, что я не оправдываю ее ожиданий. А ведь каких-нибудь несколько недель назад я подавал большие надежды.
Среди ночи Хоуп будит меня, чтобы еще раз заняться любовью, и мы молча, как будто в полусне, ласкаем друг друга. И только когда заканчиваем и я чувствую на языке соленую влагу с ее щеки, я понимаю, что она снова плакала.
Глава 32
— Что ты делаешь? — спрашивает Норм, зайдя ко мне в комнату.
Я одеваюсь к помолвке.
— Хоуп просила, чтобы я приехал пораньше, — поясняю я.
Он качает головой.
— Нет, я не об этом. Зачем ты это делаешь? Ты же не хочешь на ней жениться.
Я бросаю на него удивленный взгляд.
— Почему это не хочу? Хочу.
— А как же Тамара?
— Она мой друг.
— Несколько дней назад ты мне говорил совсем другое.
Я принимаюсь завязывать галстук «Берберри», подарок Хоуп.
— Забудь, — бросаю я. — У меня тогда в голове творилось черт-те что. Я нервничал из-за рака и не мог трезво рассуждать.
— По-моему, рак тут ни при чем, а в голове у тебя до сих пор черт-те что. С таким настроем жениться нельзя.
— С каких это пор ты у нас стал экспертом по вопросам семьи и брака?
— Если я в чем и понимаю, так это в неудачных браках, и мне ясно как день, чем закончится твой.
Узел галстука съезжает влево, и я развязываю его, чтобы начать все заново.
— У меня все будет хорошо.
— Дай-ка я. — Норм подходит ко мне и берется за галстук. — Когда я женился на твоей маме, я ни секунды не сомневался, что мы с ней родственные души. У меня не было ни единой задней мысли.
