Они подъехали к гостинице. Попрощались без слов. Давид лишь кивнул и улыбнулся. Он занял привычное место на стоянке и стал рассматривать горизонт.
Вика не призналась ему в том, что тоже переняла эту привычку – рано утром, перед завтраком, она выходила на общий балкон и подолгу смотрела вдаль. Вид с балкона был так себе, не самым примечательный – новостройки, крыши старых домов, улица, но если взглянуть чуть выше и чуть дальше, то там открывалось небо. Разноцветное, с сияющей каждый день, будто нарисованной радугой, летящими с небывалой скоростью облаками. Вика смотрела вдаль и в этот момент ни о чем не думала – голова была пустой и ясной. Мысли не набегали одна на другую, не набрасывались, не вклинивались, а уходили куда-то далеко. Не мешали. И Вике от этого становилось хорошо и спокойно. На балконе она не чувствовала себя загнанным пони, который вынужден ходить по одним и тем же дорожкам парка, не в силах свернуть ни вправо, ни влево. Она чувствовала, что может все, что в ее силах справиться со всеми невзгодами, со всеми неприятностями, и ее жизнь только начинается. Стоит только захотеть.
Вика прошла через металлоискатель и предъявила охраннику, который до этого махнул Давиду рукой в знак приветствия, карточку гостя. Она направилась к лифту, но оглянулась. Женщина-регистраторша буравила ее взглядом. Она ее не окликнула, но, когда Вика посмотрела в ее сторону, кивнула головой в направлении бара. Вика перевела взгляд, надеясь, что ей показалось, но она увидела того, кого ждала и о ком невольно думала все это время – за одним из столов сидел Захаров Дмитрий Иванович. Он сидел очень ровно, держа спину. На нем был парадный костюм, туго затянутый галстук, белая рубашка. Вика подошла к столику и без приглашения уселась.
– Здравствуйте, – сказала она, не зная, чего ожидать.
– Вот, смотрите. – Дмитрий Иванович не удивился ее появлению. Он полез в портфель и выложил на стол старую картонную папку на тесемках.
– Что это? – спросила Вика.
– Документы. Приказ об увольнении вашего деда. Вот, смотрите, читайте. Не по собственному желанию. По статье. Со строгим выговором. За несоответствие занимаемой должности. Здесь же протокол партсобрания. И его признательные показания.
Вика смотрела на потертые, пожелтевшие листы с размашистыми подписями свидетелей, ответственных лиц, членов комиссии и едва видимыми печатями и ничего не понимала.
– И что? Зачем вы их привезли?
– Чтобы вы знали.
– Хорошо. Теперь я знаю, – кивнула Вика. – И вы хранили эти документы столько лет? Зачем?
Дмитрий Иванович не ответил. Он встал из-за стола. Аккуратно собрал документы в папку и пошел к выходу, не прощаясь.
Вика поднялась в номер и набрала номер бабули. Та долго не отвечала.
– Да, – наконец услышала она голос.
– Почему ты не отвечаешь? – спросила Вика.
– Я не знаю, что ты еще скажешь. Ничего не хочу слышать. Ни хорошего, ни плохого, – ответила бабуля.
– Я в монастыре сегодня была, – сказала Вика.
– И что, тоже поверила в эту легенду? Река все беды уносит, земля излечивает, дети рождаются, и всем наступает счастье. – Бабуля явно язвила, причем зло, чего Вика за ней не замечала раньше. Бабуля могла пошутить, но шутила всегда по-доброму, можно сказать, с нежностью.
– Да, я поверила, – призналась Вика.
– Ну и дура. Я думала, ты умнее. Они эту историю всем рассказывают. Столько лет прошло, хоть бы что-нибудь новенькое придумали.
– Мне там было хорошо. И легко.
– Конечно, легко. Уехала, проблемы все оставила и стой себе, смотри на воду. Чего сложного-то? Ты жить попробуй, а не пейзажами любоваться!
– Бабуль, там новый монах, совсем молоденький, с математическими способностями. Говорят, гений. Считает все до копейки. – Вика хотела немного развеселить бабулю, отвлечь ее.
– Викуль, ну что ты как юродивая. Когда я в твоем возрасте была, там тоже такой же служка был. А до этого мальчик, который вообще считать не умел, но лавка доход приносила. А с этим математиком – одни убытки и очереди. Ну, скажи, не так тебе рассказали?
– Все так. Слово в слово, – вынуждена была признать Вика.
– Вот поменьше слушай, а побольше думай. Зачем ты мне позвонила? Чтобы про монастырь рассказать? – Бабулю обмануть было невозможно. Она, как всегда, все чувствовала наперед.
– Нет. Опять Захаров приезжал. Только что. Привез приказ об увольнении деда и другие документы. У него целая папка. Показывал мне. Сказал, что я должна знать.
– А ты что?
– Ничего. Только удивилась. Зачем он столько лет эти бумаги хранил? Папка старая, листы пожелтевшие. Получается, что он всю жизнь обиду хранил, как эти бумаги. И вот дождался. Меня. Показал, как будто склеп вскрыл. Страшно все это. Мне его даже жалко стало.
– Не надо его жалеть, – сказала бабуля, – и не звони мне больше. Приедешь домой, тогда позвонишь. – Бабуля дала отбой.
Вика не стала перезванивать. Знала, что бесполезно – бабуля не ответит.
Вика лежала с закрытыми глазами. Мысли – о себе, бабуле, Давиде и об этом Захарове – не давали покоя. Ей снова стало тяжело. Голова была мутная, дурная, а на душе – тянущее, ноющее беспокойство. Впервые за долгое время она осталась наедине с собой – телевизор в номере работал с перебоями, она поняла это еще утром, пощелкав несколько раз все каналы, книга не увлекала, делать было совершенно нечего. Откровенничать с друзьями Вика никогда себе не позволяла, считая это излишним обременением, причем обоюдным. Близких подруг у нее не было, возможно, именно по этой причине – Вику коробило от признаний, откровений, внезапных слез, бесконечных обсуждений. Ей было неинтересно! Чужая жизнь и чужие проблемы ее не волновали. Вика не умела сострадать, сопереживать, успокаивать и уговаривать. Вот бабуля ее прекрасно понимала. Сама была такой же, не подпускала к себе слишком близко, держала на расстоянии вытянутой руки. «Не подпустишь, не получишь под дых», – говорила бабуля.
Маме звонить уж тем более было бессмысленно – она непременно начнет нервничать, требовать, чтобы дочь немедленно вернулась, и даже не дослушает до конца. Мама считала, что у Вики не может быть проблем в принципе. И уж тем более поводов для уныния или хандры. И даже поездку к дедушке на кладбище мама расценила как блажь, которую дочь могла себе позволить. Мама обязательно бы завела свою любимую песню, что Вика, мол, должна выйти замуж, жить нормальной жизнью, как все. Но что значит «нормальная жизнь», Вика не понимала. Потом мама обязательно начала бы спрашивать про бабулю, и разговор закончился бы скандалом.
Сейчас Вике очень не хватало Давида и Наташи. Ей нужны были рядом люди, такие, как они – заботливая Наташа и уверенный, сильный Давид.
Вика хотела поговорить с бабулей, как разговаривала иногда – откровенно и просто, когда та позволяла ей такое. Позволяла, но очень редко, приучая внучку к сдержанности. «Не расплескивайся», – твердила она ей с раннего детства.
