На лавочке сидели две женщины и лузгали семечки. Кулек с семечками лежал между ними на лавочке. Они набирали горсть в одну руку и сплевывали шелуху в другую с не меньшей сноровкой, чем водители, выкручивавшие спирали на шипованной дороге. Вике вдруг тоже захотелось семечек, хотя мама считала, что лузгать на улице – неприлично и вообще от семечек может быть аппендицит. Вика подошла к торговке, устроившейся рядом на двух ящиках – на одном она сидела, на другом лежали кульки, скрученные из газеты, и товар, – и невольно прислушалась к разговору. Женщины говорили громко, не стесняясь.
– Да что ты мне рассказываешь! Она – падшая женщина! – почти кричала первая. – Ей повезло, что она живет с Гошей! Он ведь святой человек! Я бы ему нимб сама приделала! Как он ее терпит! Ее – подлую и падшую!
– Значит, есть за что терпеть, – отвечала вторая.
– И ты мне рассказываешь! Вот что он в ней нашел? Я бы его и приодела, и накормила…
– Ты – не падшая…
– Да, я не такая… – Первая женщина кивнула, с грустью признавая свое поражение.
Вика пошла дальше и свернула в переулок. Там, в закутке, между цветущими кустами сирени и пышущей геранью она присела на лавочку, с восторгом вдыхая запах жареных семечек. Рядом с ней присел мужчина, прилично одетый, приятный с виду и посмотрел на Вику с надеждой на разговор.
– Здравствуйте, – поздоровалась она.
– Тесно ему здесь. Задыхается, – сказал мужчина.
– Кто? – не поняла Вика.
– Любовник, – ответил мужчина и кивнул в сторону.
– Какой любовник?
– Страстный. Очень страстный. Он любил одну женщину. Много лет. И надеялся, что она ответит ему взаимностью. А она не ответила. И он умер от горя. Нет, не от горя. От предательства. Решил, что она его предала, раз столько лет давала надежду, а потом отвергла.
Вика промолчала и отодвинулась на лавочке подальше.
– Скульптура. Вон стоит. Не видите? – продолжал мужчина. – И я не вижу. Сирень мешает. А он должен стоять на открытом месте. Тогда можно будет понять все чувства. А тут цветы мешают. И не сдвинешь – там тень от платана, а ему, любовнику, солнце нужно. Как символ надежды. Тогда у него взгляд другой будет. И в тени у него выражение лица другое. Тоска у него в глазах появляется. Видите? Вы не видите. Потому что сирень мешает. Сирень – очень хороший куст. Но его нельзя здесь сажать. Его нужно перед школой или детским садом. Чтобы дети искали счастливые цветы. Вы так делали? Все девочки верят, что если найти цветок с пятью лепестками и съесть его, то желание исполнится. У вас сбывались сиреневые желания?
– А вы кто? Скульптор? – спросила Вика.
– Почему скульптор? Я – садовник. Косилкой тут траву стригу. Просто очень переживаю за него. Только за него, остальные скульптуры мне не очень нравятся. А этот нравится. Я его понимаю. У меня тоже такая любовь была. Всю жизнь одну женщину любил. Другие женщины у меня тоже были, разные, и хорошие, и плохие. Но когда глаза закрывал, только эту вспоминал. Как глаза закрою, так она сразу передо мной. Вот я уже старый, а она мне до сих пор снится. Был бы я сейчас молодой, хотя бы сорок лет, я бы по-другому жил. С ней бы жил. Упустил я свое время и ее упустил. Сейчас уже поздно. Но я вот что думаю. Пусть у меня ноги болят, сердце болит, а голова, – мужчина постучал себя по лбу, – не подводит. И память все хранит. Вот мне какая радость – что я ее помню. Хуже, когда тело слушается, а голова уже нет. И живешь без воспоминаний. Зачем такая жизнь? Правильно? Вот я на эту скульптуру посмотрю и иду траву косить. Кошу, а она, моя любимая, как будто со мной. А ты чего, дочка, такая грустная? Как будто у тебя случилось что-то. Ты местная? Отсюда?
– Нет. На могилу к дедушке приехала. Только даже убрать ее не смогла – там трава и деревья, а я даже не знаю, что и как делать, и даже тряпку не додумалась взять. Вот и расстроилась – зачем ездила? Никакого от меня толку. И бабуля запретила мне туда возвращаться. Теперь не знаю, что делать. Там какая-то давняя история, и мне ее никто не рассказывает. Скажут «а» – и все, тут же замолкают. Вот у вас все хорошо с памятью, а я с кем ни поговорю – у всех провалы начинаются. Только из поселка, где дедушка жил и работал, его знакомые стали приезжать ко мне. Понимаете, им уже много лет. А они все тайны хранят. Скрывают то, что только они и помнят. И для них все как вчера.
– Понимаю. Только ты не смотри, что мы старые. Внутри-то ничего не меняется. Как были тогда, молодые, так и остались. Ты думаешь, я себя на семьдесят чувствую? Нет. Только удивляюсь, что ходить уже тяжело. А в голове и в сердце я молодой. И все чувствую, как раньше. И все помню, как вчера было. Ты меня не поймешь пока. Но так и есть.
Мужчина кивнул Вике и ушел за старой газонокосилкой, которая рычала, заглушая все остальные звуки. Она решила вернуться на пятачок, где стояли водители такси, и отправиться в гостиницу. Город медленно раскалялся. Погода здесь соответствовала пейзажу – такая же безумная, непоследовательная, хаотичная в своих проявлениях. Сейчас стояла жара, мокрая, влажная и изнуряющая. Но уже завтра мог пойти дождь, тропический и многодневный, заливая тротуары, погружая пешеходов по щиколотку в воду. А потом снова могло начаться испытание жаждой и засухой. Наверное, поэтому здесь мало что росло. Жалкие сельскохозяйственные посадки или сгнивали в период дождей, или засыхали на палящем солнце. Вика не смогла бы здесь жить. Она шла медленно, чувствуя, как платье липнет к ногам и от резкого сухого ветра начинает першить в горле. Еще утром она хотела взять из гостиницы бутылку с водой и опять забыла. По дороге, как назло, не попадалось ни палаток, ни кафе. Она шла дальше и, видимо, свернула не на ту улицу, оказавшись в переулке, где стояли частные дома за невысокими деревянными заборами. Переулок как будто был перенесен сюда из другого места, настолько он контрастировал с остальным городом. Он казался совсем деревенским, домашним и уютным. Даже двери в домах были приоткрыты, будто приглашали заглянуть или зайти внутрь. Вика точно знала, что не могла далеко уйти от центра, но в какой-то момент вообще не поняла, где находится. Она остановилась, чтобы оглядеться и принять решение – возвращаться назад или искать другую дорогу. И справа, буквально под носом, увидела мельницу, маленькую, игрушечную, но с упорно вращавшимися лопастями на ветру, как будто она перемалывала такую же игрушечную муку для кукольных пирожных. Рядом с мельницей были ворота, в которых стояла и курила женщина. Вика сначала почувствовала резкий запах табака, который показался ей вкусным, а потом уже увидела женщину.
– А у вас сигареты не найдется? – спросила Вика, ожидая от себя чего угодно, только не желания закурить на улице. Тем более попросить сигарету у незнакомого человека.
– Кофе хочешь? – спросила женщина громким голосом, протягивая пачку и зажигалку.
– Нет, спасибо. Пить очень хочу. От ветра, наверное, – ответила Вика, удивляясь тому, как вредная привычка сближает, заставляет разговориться и подружиться буквально с первых минут.
– Пойдем внутрь, – предложила громогласная женщина.
