«Как я, наверное…» — вдруг решил Витька. Он улыбнулся, и ему стало легче. Весна была не за горами…
Несмотря на склонность к поэзии, судьба сжалилась над Витькой и наградила его красавицей-женой с крепким, практичным, характером. Работящая и прижимистая Лена была из тех женщин, которые рано или поздно обзаводятся богатым хозяйством, позволяющим безбедно переживать политические и экономические эксперименты, которые любят проводить все без исключения кремлевские мечтатели. Лена умела все: полоть, стирать, ругать, ждать, выращивать и продавать, оставаясь при этом абсолютно спокойной и насмешливо-рассудительной. Например, торгуя на рынке не только собственным поросенком, но и еще прикупленной парочкой у нерасторопных соседей, она спокойно пересчитывала чужую, лишнюю копейку и так же спокойно опускала ее в свой карман. Склонные к ведению крепкого хозяйства деревенские мужички не могли смотреть на Лену без вздоха: эх, мол, досталась же такая двужильная красавица деревенскому дурачку!
Да может оно и верно?.. Со временем совместная жизнь Лены с Витькой превратилась для нее в ласковую пытку. Несколько раз, наслушавшись от соседей об очередных любовных похождениях мужа, Лена порывалась уйти от него, забрав с собой двух, до противности похожих на Витьку, детей. Нерадивый муж, нужно отдать ему должное, никогда не пытался удержать жену. Но всегда, когда через пару часов Лена возвращалась, что бы забрать забытую ей впопыхах незначительную вещь, она заставала постылого мужа с грудастой соседкой. Они сидели на кухне и пили чай. Удивительно то, что Лена никогда не заставала мужа и его гостью в другой, скажем так, более амурной ситуации. В том, что молодые женщины приходят к мужу сами, едва увидев ее на улице с торопливо увязанными в узлы вещами, Лена не сомневалась. Но именно этот обидный факт не давал ей уйти снова. Оставить мужа наедине с раскрасневшейся от чая соседкой, было выше человеческих, а тем более женских, сил. Примирение всегда было бурным, а со стороны Лены дело частенько доходило до кулаков. Затем страдающая женщина уже в который раз откладывала свой развод с мужем, а Витька вел себя настолько тихо, что по ночам Лена вздрагивала от малейшего шороха…
Иногда Витька оставлял в покое свою красавицу-жену и приезжал погостить в город к Петровичу. Старик, конечно, ворчал на племянника, но, говоря откровенно, всегда был рад ему.
— Ну, так ты чего приперся-то? — наконец нарушил молчание Петрович. — В деревне, что ли, дел нет?
— Да так, дядь Коль… Дай, думаю, погощу малость.
Тяжелые и сильные руки Витьки лежащие на столе вдруг засуетились и принялись скатывать из хлебных крошек маленький, упругий шарик.
— Понятно. Просто так, значит, приехал? — переспросил Петрович.
— Ага, просто так.
Старик немного подумал и на всякий случай переставил бутылку водки на край стола — подальше от гостя.
— А по твоему блудливому виду такого не скажешь, — усмехнулся он. — Может, случилось что?
Витька вздохнул. Он покосился на бутылку, потом на Петровича и пришел к неутешительному выводу, что добраться до «злодейки с наклейкой» ему, пожалуй, будет нелегко.
— Дядь Коль, да я же…
— Мутный ты человек, Витька, ох, и мутный! — оборвал племянника Петрович. — Кайся!.. Либо говори правду, либо уходи. Понял?
— Понял, — Витька грустно усмехнулся. — Только ведь не поверишь ты, дядь Коль…
— Это, смотря насколько складно, ты брехать будешь.
История, придуманная Витькой только затем, что бы развеселить старика и добраться до вожделенной бутылки водки.
— Ладно, слушай, — Витька в очередной раз покосился на бутылку, скорбно пожевал губами и начал. — Сегодня утром, дядь Коль, я Ленку в город проводил — сестра у нее заболела. Посадил я свою женушку в электричку и ручкой ей на прощание помахал: скатертью, мол, дорожка. Кстати, еще тогда мне в голову мысль пришла: что это, мол, Ленка на меня из окошка так странно посмотрела? Словно сказать хотела что-то нехорошее да сдержалась. Ну и вот, значит… Вернулся я домой, и что-то скучно мне стало: детей теща к себе забрала, жена уехала, совсем один я остался, как старый волк летом. А что, думаю, может выпить водки, что ли?.. Тут соседка Надька, как на грех, в дом — шасть! Соль ей, видите ли, потребовалась. Ну, то да се, разговорились мы с ней. Налил я и Надьке полстакана. Отчего же не налить, спрашивается, если разговор душевный пошел? Вдвоем и пить-то веселее.
Петрович хмыкнул.
— Особенно на пару с бабой.
— Да ладно тебе! — Витька потер широкой ладонью могучую шею. — Выпили мы с Надькой, значит… Я думаю, а не истопить ли мне, мол, баньку? Не сидеть же мужику немытым, если жена в город уехала. Тут Надька посуду мыть напросилась, а я во двор пошел…
— Париться, случаем, не вдвоем решили? — улыбнулся старик.
Витька пропустил замечание Петровича мимо ушей.
— Короче говоря, дядь Коль, топлю я баньку… Дыму в ней собралось, как в коптильне. Толкнул я дверь и, что за черт, чувствую, заперто!.. Вдруг слышу, вроде как поросенка где-то резать собираются. Визг такой, знаешь, характерный откуда-то прорезался — на одной ноте. Я — к окошку, а как глянул в него, так остолбенел. Мама родная, да это же, оказывается, не поросенок кричит, а Надька!..
Гляжу я в окошко дальше. Выбегает на порожки соседка, а следом за ней Ленка с помойным ведром в руках. Окатила моя жена Надьку из ведра да так, что та через полутораметровый заборчик с первой же попытки перепрыгнула — только ее и видели. Расправилась Ленка с подругой и потом, конечно, к бане, по мою душу, направилась. Наступила, стало быть, моя очередь.
Присел я на корточки, закурил, сижу, жду… Вдруг слышу, хворост зашуршал. К чему это, думаю, Ленка баню хворостом обкладывает? Минута прошла, Ленка меня замогильным голосом спрашивает: «Жить, сволочь, хочешь?» — «Желательно, — отвечаю, — если ты, конечно, не против». Ленка паузу выдержала, хорошую такую паузу, как в трагическом спектакле, а потом говорит: «Мы с тобой, муженек, сейчас так решим. У меня коробок спичек и каждая спичка — твоя любовница. Ну, а загорится хворост или нет, это уж какое тебе кобелиное счастье выпадет». Здесь мне что-то, дядь Коль, не по себе стало. Просунул я голову в окошко и кричу: «А ну, положь спички, дура! Иначе я из бани выйду и с тобой по другому поговорю.» Ленка мне говорит: «Ага, выйдешь, конечно, если сможешь. А теперь давай-ка, Витечка, всех твоих баб припомним. Дочку Семеновны не забыл еще?» Чиркнула Ленка спичкой и — в хворост ее. Здесь уж я от крика и мата как дед старый от кашля зашелся. «Да я же, — кричу, — эту дочку только разок, да и то в шутку, по груди погладил!» — «Может и Маню-продавщицу забыл? — спрашивает Ленка. — Так я тебе сейчас ее напомню». И снова зажженную спичку — в хворост. Не займется, мол, хворост — твое счастье. «Да какую Маню?! — ору я, — я ей только в заборе пару палочек заменил!» — «Знаю я, — говорит Ленка, — что это за палки такие и как их меняют. А заезжую, рыжую, ты, надеюсь, тоже не запамятовал?» И опять спичку — в хворост. Тут, дядь Коль, признаться, я путаться немного начал. Деревня-то наша совсем не глухомань какая-то и мало ли всяких заезжих у нас за последнее время перебывало? Короче говоря, перечисляет Ленка все мои грешки и одну горящую спичку за другой швыряет. А тут еще я ей кое-что подсказываю… Ну, не деревенский же я летописец, в конце концов, что бы помнить где, когда и с кем меня Ленка видела и как того человека в юбке звали.
