Его разговор с незнакомцами был коротким и злым. После пары отрывистых фраз Витька грубо толкнул одного из них, самого рослого, второго, того что поменьше, он прижал к забору и отвесил ему такой сильный подзатыльник, что парень не устоял на ногах.
У Петровича сжалось сердце. Он ощупал тяжелую лопату, словно пробуя ее на прочность, но тут же, почувствовал, что не может идти. Ноги стали слабыми и чужими, словно валенки.
Броситься в драку незнакомцы не решились и быстро ретировались. Грозно посапывая, Витька закрыл за собой калитку. Он взглянул на застывшего с лопатой старика.
— Что, дядь Коль, на окопные работы собрался? — он улыбнулся.
Петрович отшвырнул лопату, медленно, с заметным усилием, добрел до штабеля бревен и сел. Во рту старика было сухо и противно.
— Дурак ты, Витька, — глухо сказал он. — Наворочаешь делов, потом не расхлебаешь!
Витька весело подмигнул.
— Уже, дядь Коль, наворочал. Прости, что не сдержался. После сегодняшнего разговора Серега меня долго помнить будет. А это, — Витька кивнул в сторону калитки. — Его дружки приходили. Неуловимые мстители местного масштаба!.. Такую мелкую шпану можно в форточку выбрасывать, как окурки.
Только за ужином, когда Витька водрузил на стол бутылку водки, Петрович понял, что его племянник снова навеселе. Старик хотел было убрать бутылку со стола, но, взглянув на Витьку, передумал. Тот был и без того возбужден.
Петрович только буркнул:
— Не слишком ли, а?..
— Ты ее, что ли, родимую, имеешь в виду? — Витька взял бутылку в руки и насмешливо осмотрел ее со всех сторон. — Это я, дядь Коль, сегодня старых друзей навещал. От встречи у меня и осталось. А без водки какой же у нас с тобой разговор получиться может? — Витька плеснул себе в стакан. — Но ты не бойся, я не сопьюсь. Ты же меня знаешь.
Старик поморщился, но потом подумал о том, что Витька, пожалуй, прав. Племянник мог месяцами, с безразличием, смотреть на спиртное и не считал трезвое время безвозвратно потерянным. Водка была слишком слаба, что бы сжечь этот сильный и живой характер. И даже Лена признавала это…
— А теперь поговорим о главном, дядь Коль, — продолжил Витька. — Я сегодня целый день, можно сказать, о тебе думал…
Племянник замолчал, рассматривая стакан.
— И что же придумывал? — безразлично спросил Петрович.
— А то, что помочь тебе надо. Вот только чем? Как раз этого я и не пока знаю. Потому и не договорил с тобой вчера. Понимаешь? Зацепиться мне не за что.
Появившаяся неизвестно откуда Багира прыгнула Витьке на колени. Племянник вздрогнул от неожиданности и уронил с вилки кусок яичницы. Кошка обнюхала подарок и благодарно мурлыкнула.
— Вот шустрая какая, а?!.. — Витька рассмеялся и погладил Багиру по черной спинке. — Дядь Коль, я сколько себя помню, у тебя только черные, зеленоглазые кошки приживаются. Люди, говорят, даже в очередь на котят к тебе записываются. Какими-то необычными их считают. Ты, случаем, не колдун?..
— Сдурел? — старик покачал головой, словно сожалея о глупости племянника. — Не в колдовстве тут дело, а… В судьбе, что ли? В сорок втором году эвакуировали нас с твоей матерью из-под Харькова. Без родителей, убило уже их…
— Знаю, мать рассказывала — тихо вставил Витька.
Уже невыдуманная история своей жизни, рассказанная Петровичем Витьке за ужином.
— Рассказывала, говоришь?.. — Петрович немного помолчал — Свиста бомб, Витька, не перескажешь. Было мне в ту пору четырнадцать лет, а твоей матери пятнадцать. Из всех вещей, что мы с собой из дома захватили, остались к тому времени у нас только те, что на нас были надеты, чайник, меховой воротник от материнского пальто да черная кошка, которую я к груди прижимал. А во время одной из бомбежек приняла та кошка в себя осколочек, который мне предназначался. Крохотный осколочек да только что бы пацана жизни лишить и такого хватило. Как и мать, та кошка меня собой заслонила. Помню, вагоны горят, люди мечутся, а я иду вдоль состава и к груди уже мертвую кошку прижимаю… Плакал я сильно, потому что мать вспомнил. Похоронил я кошку возле железнодорожной насыпи. Стою, возле ее могилы и уйти не могу, будто незримая сила меня возле нее держит. Потом снова немецкие самолеты налетели… Только сестра, мать твоя, и солдат какой-то смогли меня от этой могилки оттащить да в окоп, от осколков спрятать. Вот с того самого времени, Витька, и приживаются у меня дома почему-то только черные кошки.
— Может быть, тогда и зародился этот… — неуверенно начал Витька и тут же замолчал.
— Что этот?
— Ну, сегодняшний страх твой, в общем?..
— Тогда? Нет. Самое страшное, Витька, для меня еще впереди было, — старик кивнул на бутылку. — Налей, что ли…
— Ничего себе! — удивился Витька — Ты ж не пьешь.
— С тоски чего не выпить? — старик взял наполовину наполненный стакан, немного подумал и заговорил снова. — Любой страх, Витька, он не за один день в душе человека рождается. Он ведь как дите малое, воспитывается и крепнет с годами. А, кроме того, заботы к себе требует и жалости. Жалости человека к самому себе.
— Что-то я не замечал, как ты себя жалеешь.
— Не замечал? — Петрович выпил водку и со стуком поставил стакан на стол. — Ну, не баба же я что бы такие вещи напоказ выставлять. Да и не все так просто, как кажется. Ты про войну в Корее слышал?
— Слышал. Только не от тебя. Из тебя же, дядь Коль, лишнего слова не вытянешь.
— Значит, нужных слов найти не мог, — Петрович встал и вышел в коридор. Вернулся он быстро. — На, кури, — старик поставил перед Витькой пепельницу. — Я хоть сам не балуюсь, а чужим дымом люблю подышать…
— Ты там про войну рассказывать начал, — напомнил Витька.
— Интересно? — Петрович улыбнулся — Ну, ладно, слушай… Давно это было, Витька, давно. Нас в то время учили и воспитывали по-другому и лишних вопросов мы не задавали. А приказ был коротким: в танк, ребята, и вперед! В восемь часов вечера пересекли мы корейскую границу, а в восемь утра уже мяли гусеницами чужие окопы…
— Страшно было?
— Отчего ж нет? Потом с американцами столкнулись… — старик беззлобно выругался. — Ох, и хитры же сволочи!.. Как только по радио русские матюки услышали, все подняли: и авиацию, и дальнобойную артиллерию. А когда все это на нас обрушилось, то вроде как легче нам стало. Чего же, спрашивается, бояться, если, один черт, все равно конец пришел?..
— Даже так? — удивился Витька.
— От разума эти мысли шли, Витька, от разума. Ну, а тот животный инстинкт, который внутри каждого человека прячется, он только притаился до поры.
— Понятно. Ну, вы, конечно, этим американцам дали…
— Там всем поровну дали, и нашим, и тем, кто в спальную полосочку. Под самую завязку мы друг другу отвесили. Брали мы с собой в танк два боекомплекта и уже через час достреливали последние снаряды. Пару раз попадали и в наш танк, но мелковаты были снаряды, не брали броню. Так что везло нам спервоначала… Ну, а под какой-то деревушкой, названия ее я уже не помню, садануло в наш танк так, что гусеницы отлетели. Водителя и стрелка-радиста на месте положило, не ворохнулись даже ребята. А мы с Вовкой, дружок это мой был, — за люки. Рванули их раз, рванули другой, — заклинило люки. А вокруг-то огонь и не какой-нибудь, а с зеленью и таким ядовитым дымом, что и мертвого наизнанку вывернет. Кричали мы страшно… Молодые, жить-то хочется и огонь… Кругом огонь! Как мы выбрались из танка, я уже смутно помню. Вроде как я Вовку из танка вытаскивал и пламя с него сбивал. Обгорели мы сильно…
