Хорошо быть светом.
Вечером опять затеял пиццу. Не то чтобы совсем ничего, кроме нее, не умел, но остальные освоенные блюда готовились быстро и просто, а ему сейчас хотелось не столько есть, сколько основательно повозиться с ужином. Мало что так успокаивает и умиротворяет, как готовка, всегда это знал, даже в детстве, когда приходил домой, разобидевшись на всех друзей сразу, и принимался жарить картошку, потому что родители на работе, а в холодильнике — только ненавистный суп. И, снимая крышку с истекающей луковым ароматом сковородки, всякий раз обнаруживал, что настроение уже исправилось, а причина ссоры не стоит выеденного яйца.
Снова рисовал кролика, пока подходило тесто, снова записывал подслушанные в городе диалоги, пока пицца томилась в духовке, за едой читал английский детектив в бумажной обложке из стопки, случайно обнаруженной в шкафу среди полотенец, перед сном пошел прогуляться — на самом деле просто тянул время, надеясь, что Рут объявится в скайпе, но опять не дождался, хотя честно просидел почти до трех.
Посуду, однако, мыть не стал — на этот раз не от усталости, а ради эксперимента. Вдруг поутру она снова окажется чистой? Вот был бы номер.
Проснулся от шума льющейся из крана воды. Открыл глаза и тут же зажмурился от яркого света. За окном только-только начинали синеть предрассветные сумерки, зато лампы горели, все три: верхняя, настольная и светильник, закрепленный над мойкой.
— Сам виноват, — злорадно сказала Рут. — В комнате надо спать, а не в кухне.
Буркнул спросонок:
— Тут же кролик.
И только тогда понял, что происходит нечто невероятное. Хозяйка квартиры, позавчера улетевшая в Буэнос-Айрес, как ни в чем не бывало стояла возле раковины в своей дурацкой детской пижаме с медвежатами. И мыла посуду.
Здравый смысл требовал громко заорать и немедленно проснуться, схватившись за сердце. Но орать при Рут было неловко, а проснуться еще раз без крика не получалось, как ни старался, поэтому просто спросил:
— Ты что, уже вернулась? Как такое может быть? Или вообще никуда не улетала? Просто разыграла меня? Но зачем?
— Ерунда какая-то получается, — вздохнула Рут. — Сколько прочитала в свое время об осознанных сновидениях — кто руки или часы советует разглядывать, кто имя свое вслух произнести или попробовать почитать книжку. Но, похоже, я сейчас переплюну всех гуру разом. Терпеливо объяснять своему сну, что я сплю, а он, соответственно, мне снится, — элегантное решение, кто бы спорил. Главное, чтобы ты не начал утверждать, будто это я — твой сон. Тогда я просто чокнусь, не углубляясь в дискуссию. И проснусь в сумасшедшем доме, где мне, честно говоря, самое место.
На всякий случай покосился на свои руки. Вроде бы самые обыкновенные, как всегда; с другой стороны, кто может поручиться, что наяву они не были зелеными, с восемнадцатью пальцами и длинными полосатыми когтями? А что эта бледная пятипалая немочь сейчас кажется нормой — обычное сонное наваждение, знаем, плавали.
Сказал:
— Сумасшедший дом на окраине Буэнос-Айреса — это, по-моему, невероятно романтичный финал, способный украсить любую биографию. А мне тогда придется жить в Вильнюсе с твоим кроликом до конца наших общих дней. Тоже ничего себе артхаус. Все кинофестивали наши.
— Ага. Во сне ты такой же чудесный болтун, как наяву, — заметила Рут. — Какое счастье.
Был так польщен, что переспросил:
— А я был именно чудесный?
— Да не то слово. Я даже пожалела, что не предложила тебе приехать на пару дней раньше. Правда, откуда мне было знать, что мы с тобой так замечательно споемся? В скайпе ты какой-то сердитый был. И грустный. Я даже почему-то решила, что ты от жены хочешь сбежать, не сказав куда. А что, два месяца — отличный срок, чтобы как следует проняло. Боялась только, как бы вы раньше не помирились — что тогда с Леной делать?
Объяснил:
— Да я просто стеснялся. Ты тоже, знаешь, такая строгая была, как учительница. И лет на десять старше, чем на самом деле. Эти дурацкие встроенные камеры никого не красят. А бегать мне не от кого. И мириться, соответственно, не с кем. Не брошу я твоего кролика, не переживай.
— Теперь уже ясно, что не бросишь, — согласилась Рут. — Ты приехал, я на тебя посмотрела и сразу поняла, что все будет в порядке. А то сказала бы: «Извини, моя поездка внезапно отменилась». Был у меня такой запасной сценарий. Я даже придумала, как прекрасно и с пользой проведу время, если останусь в Вильнюсе, — чтобы не так горько реветь после того, как закончится регистрация на мой чертов рейс. Но если бы ты мне не понравился, осталась бы дома, не сомневайся. Я и так-то не в меру ответственная, и это всегда усложняло мне жизнь. Но с кроликом вообще какой-то кошмар начался! Заколдовала она меня, что ли?
— Я бы не удивился. Надо же им как-то среди людей выживать. Вот представляешь, если бы нас разводили великаны-людоеды? И поди разбери, зачем тебя взяли в дом и кормят: чтобы потом сожрать или просто так, для радости? В такой нервной обстановке гипноз и прочая черная магия — единственное надежное средство. Сам не заметишь, как эволюционируешь.
Рут рассмеялась. Потом сказала:
— Все-таки совсем не похоже на сон. Как-то уж очень связно мы с тобой разговариваем. И обстановка не изменяется, и вообще ничего. Я уже несколько минут смотрю на эту тарелку, не отрываясь. И она до сих пор ни во что не превратилась. Но при этом я точно помню, что легла спать в Буэнос-Айресе, в Данкиной комнате для гостей. Пришла с прогулки и сразу рухнула как подкошенная — столько впечатлений! Плюс вино, да еще джетлаг. А ты что скажешь?
Усмехнулся:
— Ничего не скажу. Потому что если я твой сон, то могу только озвучивать твои идеи. А если ты — мой, тогда вообще неважно, отвечу я или нет. В смысле, настоящая Рут ничего об этом не узнает.
— Логично, — согласилась она. — И это настораживает меня еще больше. Во сне не бывает так логично! Впрочем, ладно. Если уж мне все равно снится, что я дома на кухне, давай хотя бы Лену потискаю. Достань ее из клетки, пожалуйста. Я почему-то никак не могу отойти от раковины… И это просто отлично! Хоть что-то происходит как положено во сне.
Открыл клетку, протянул руку, осторожно погладил спящего кролика Лену и очень бережно, чтобы не напугать, вытащил зверька наружу. Снова погладил, прислушиваясь, как бьется сердечко — вроде не быстрее, чем обычно, значит, все хорошо. Медленно, стараясь не делать резких движений, встал.
— Держи свою красавицу.
И только тогда понял, что возле мойки никого нет. И вообще нигде. Что, честно говоря, нормально, потому что Рут — в Буэнос-Айресе, двенадцать тысяч шестьсот восемьдесят шесть километров отделяют ее сейчас от смешного розового носа кролика Лены, от текущей из крана горячей воды, ярко горящих ламп, стопки чистой посуды в кухонном шкафу и циферблата настенных часов, на которых уже почти пять утра.
