Совершенно не удивился. Предложил:
— Можешь забрать мой стакан. Я эту порцию в одиночку не одолею. Слишком сладко.
— За тем я, можно сказать, и пошел по твоему следу — чтобы спасти, — усмехнулся немец. И, попробовав кофе, добавил: — Есть от чего спасать! Действительно слишком много сиропа.
— Только за тем и вышел?
— Конечно нет. Просто ты спрашивал о Марине — почему я уверен, что она не придет. Я тогда не знал, как тебе объяснить. Собственно, и теперь не знаю. Но решил попробовать. Что нам терять?
Подумал: «Нечего». Но вслух не сказал. Только адресовал немцу вопросительный взгляд: «Не тяни. Не тяни. Не тяни».
Фабиан Файх улыбнулся столь ослепительно, словно им обоим было по восемь лет и он знал, где в соседнем дворе спрятана дохлая кошка.
— Когда слагаемые меняются местами, наблюдателю может показаться, что одно из них просто исчезло, пропало навек. Но это только потому, что у нас не всегда есть возможность увидеть, как на его месте возникло другое слагаемое, куда более уместное, чем мы способны вообразить. Вот и все.
— Если ты думаешь, будто хоть что-то объяснил…
— Конечно, не думаю. Я же не дурак. Кстати, ты знаешь Маринин адрес?
— Нет. Откуда?
— Вот и я не знаю. Нарочно не спрашивал. Чтобы мы с тобой не имели ни малейшей возможности выяснить, что творится сейчас в одном из деревянных домов Жверинаса. Сидит ли там за своим рабочим столом наша Марина? Или совсем другая женщина в домашнем свитере с белкой на животе? Ликует она или печалится, плачет или поет? Продолжает рисовать или бросила? Помнит ли свое имя? Что за лицо глядит на нее из зеркала, какими вопросами она сейчас задается, что увидит во сне? Это больше не наше дело. И не наша игра.
— Я тебя совсем не понимаю.
— Слишком давно бросил учить немецкий, да? Не обольщайся, ты понимаешь каждое мое слово. И совсем не потому, что действительно неплохо знаешь язык.
Допил остывший «беличий» кофе и ушел, помахав на прощание с видом столь торжествующим, что это вполне заменило коронное обещание: «Я тебя убью».
И так убил. В некотором смысле.
Может быть, именно поэтому Анджей отправился потом не домой, а на проспект Гедиминаса. Свернул налево и быстрым шагом пошел мимо витрин закрытых уже магазинов, мимо театра, бильярдного клуба, бронзовой собаки в очках у входа в «Оптику», мимо Лукишской площади, мимо кондитерской, книжного и очередного кафе с оранжевым ромбом, дальше, дальше, до самой реки. Только на мосту остановился, спросил себя: «Зачем тебе в Жверинас?» Да ясно же, незачем. Просто так, назло чертову немцу. Вот просто назло.
Перешел на другой берег, свернул направо, на улицу Витауто, а оттуда на Пушу. Был уверен, что сразу узнает Маринин дом. Заходить, конечно, не собирался. Только заглянуть в окно. Она наверняка дома и уже давно зажгла свет. И окна нараспашку по случаю летнего вечера, какой дурак станет запираться от запахов увядающих трав, речной воды и дыма впервые за все лето растопленных печей. Посмотрю, увижу, что она есть, что с ней все в порядке, сидит, рисует, и…
Сидела, рисовала, и окно было открыто, и свет горел. Смотрел на нее долго, не таясь, — все равно не заметит, очень уж занята. Но отошел от окна почему-то на цыпочках и еще долго стоял потом на другой стороне улицы, спрятавшись за толстым липовым стволом. Не понимал зачем. И вообще ничего не понимал.
— Надо же, ты нашел Маринин дом, — сказал Фабиан Файх. — Назло мне взял и нашел! А я-то, дурак, почти не надеялся.
На этот раз он не подкрался сзади, не возник из ниоткуда, не слез с дерева, даже из соседнего подъезда не стал выскакивать с криком: «Сюрприз, сюрприз!» Просто пришел со стороны улицы Витауто, поочередно переставляя ноги, как приличный человек. И шорты свои одиозные, кстати, сменил на обычные джинсы. Может ведь, когда хочет.
Добавил:
— Готов спорить на что угодно, вы не были знакомы прежде. Я бы заметил. И домой ты ее не провожал.
— В каком-то смысле провожал. То есть не отправился за ней следом, у меня в пятницу своих дел было невпроворот. Но почему-то видел, как Марина идет домой. Не глазами. И даже не в воображении. Как-то еще. Не знаю как. Хотя по идее мне было все равно.
— А мне было не все равно, — признался Файх. — Буквально извелся от любопытства. Очень хотел за ней проследить. Но не мог себе позволить. Нет принципов более священных, чем дурацкие правила игры, которую сам же и придумал. И вдруг появляешься ты! Поднимаешься и идешь не раздумывая. И сразу приходишь куда надо. Как я до сих пор без тебя обходился, вот чего теперь не пойму.
— Ты в окно сперва загляни, — сказал Анджей. — Сразу пройдет желание меня хвалить.
— Конечно, загляну. Всегда интересно, кто во что дома одет. Особенно когда человек живет один и его вообще никто не видит.
Сделав столь легкомысленное признание, Файх перешел улицу, немного поболтался у Марининого окна и вернулся, довольный, как накормленный кот. Интересно, с чего бы.
— Видишь, куда-то не туда я нас привел, — вздохнул Анджей.
— Да ну, — поморщился немец. — Сам прекрасно знаешь, что туда. Не выдумывай. Не вынуждай меня заново все объяснять. Не порти мне праздник.
— Ладно, не буду.
Обратно пошли вместе. Когда переходили мост, спросил:
— А как же мальчишка?
— В смысле? Что — «как»? О чем ты?
— Эрик теперь тоже исчезнет? И у его бабушки появится другой внук? Как ты говорил, «более уместный»?
— А, вот ты о чем. Ну что ты. Неужели думаешь, будто со всеми людьми должно происходить примерно одно и то же?
Пожал плечами:
— Похоже, именно так я и думаю. И поэтому мне очень скучно среди людей.
— Понимаю. Но, к счастью, ты заблуждаешься.
— Правда, что ли?
— Зуб даю! — рассмеялся Фабиан Файх, продемонстрировав чуть ли не сотню распрекрасных белых зубов, уже готовых к раздаче. А потом серьезно добавил: — Некуда ему исчезать. Да и незачем. С таким прекрасным талисманом теперь только жить да жить. Я ему даже немного завидую — сам бы хотел вот так, с самого детства, влипнуть в подобную историю. Ужасно интересно, как все теперь у него будет складываться. Но в отдаленное будущее даже ты меня не проведешь. Потому что будущего нет. Некуда вести.
— А прошлое? Хоть оно-то есть?
— Сложный вопрос. Теоретически прошлого тоже нет. Вообще ничего, кроме текущего момента. А на практике то и дело выясняется, что некоторые фрагменты прошлого отлично сохранились, спрятавшись в складках времени, прилипли к нему, как кошачья шерсть, лежат там такие живые, будто все происходит прямо сейчас. Они, собственно, и есть «прямо сейчас». И это — навсегда. Такой вот удивительный парадокс.
Сказал:
