Сказал:
— Просто в следующий раз надо не ждать, а сразу пригласить ее на прогулку. Предложить руку, придерживать под локоть, как положено галантному кавалеру, и пусть идет, куда сама захочет.
— Ладно, — невозмутимо кивнул Фабиан Файх. — Попробуем так.
И пошел к своему подъезду.
Крикнул ему вслед:
— Эй, а когда ты меня убьешь?
— Всегда, — пообещал немец. Остановился, обернулся и еще раз четко, по слогам произнес: — Всег-да.
Совершенно невозможный тип.
В понедельник, собираясь на Лабдарю, вдруг подумал: «Сегодня по идее рассказывает Даниэль. И получается, все? Мой сон про „Книгу перемены мест слагаемых“ Файх сразу зачел как выполненное задание, а Грета Францевна вряд ли станет делать уроки. Хотя кто ее знает, у нашего немца особо не забалуешь. Ладно, но что потом?»
Подумал: «Ясно что. Сегодня уже девятнадцатое. Скоро у Файха закончится командировка, а вместе с нею август, и все, и все. И все».
Подумал: «Не надо драматизировать. Август, конечно, закончится, куда ему деваться, но я-то, счастливчик, не доживу до этого дня. Немец твердо обещал меня убить, а значит, ему придется сделать это до конца командировки. Не приезжать же из-за меня в Вильнюс еще раз, зимой. Глупо убивать людей, когда вокруг темно и холодно. Я бы точно не стал».
Подумал: «Надеюсь, он не шутил».
Вышел из дома в половине седьмого. И когда пришел на улицу Лабдарю, тоже была половина седьмого — на телефоне и на наручных часах, с которыми на всякий случай сверился. Хмыкнул, одолел две ступеньки, ведущие в открытую еще эзотерическую лавку, извинился, спросил, который час. Услышал: «Половина седьмого», — поблагодарил, вышел. Подумал: «Ладно, будем считать, что неумолимый Кронос просто велит мне снова купить кофе на всех». И отправился в «Кофеин» на улицу Вильняус, где, кстати, тоже была половина седьмого, но это ладно, сколько тут идти. Однако пока стоял в неожиданно длинной очереди, собравшейся по милости новенького баристы, очень красивого, но отчаянно лопоухого юноши, который легко справлялся с кофейным аппаратом, зато над кассой всякий раз зависал надолго, мучительно краснел, по нескольку раз перебивал один и тот же чек, путался в сдаче. Хотя держался, надо отдать ему должное, молодцом, ни на миг не прекращал приветливо улыбаться. Ради его улыбки вполне можно было потерпеть задержку; впрочем, о задержке речи нет, когда на часах все еще половина седьмого, сколько ни стой в этой дурацкой очереди за кофе, сколько ни перечитывай надпись на стене «In Coffee we trust», сколько ни ухмыляйся про себя: «Во что еще и верить».
— Прекрасно, — сказал Файх. — Я успел! Сегодня мой черед покупать кофе, и не спорь. Будем считать, ты просто занял для меня очередь, которая как раз подошла. За это большое спасибо. Я поздно освободился, еще немного, и никакого кофе, даже на урок опоздал бы, а это совсем никуда не годится — когда гости ждут тебя на улице.
Усмехнулся:
— Так это ты остановил время?
— А разве его кто-то остановил? По-моему, оно идет, причем даже быстрее, чем ему положено, — если опаздываешь, всегда так.
— Лично я вышел из дома в половине седьмого. Пришел на Лабдарю, потом сюда, и вот уже черт знает сколько тут стою, даже ноги начали уставать. И вот, погляди!
Сунул немцу под нос часы, а потом и телефон — для сверки показаний. Хронометры смущенно переглянулись и выдали 18:33.
Подмигнул:
— Похоже, они пошли сразу после того, как ты тут появился. Ну а что, нормально, почти полчаса в запасе, очередь подошла, а идти отсюда до твоего дома две минуты, все можно успеть. Вот в чем, значит, секрет вашей хваленой пунктуальности. Когда немец опаздывает на свидание, для его визави останавливается время. Очень удобно!
— Думаешь, так? Это я лихо, конечно, — озадаченно протянул Файх. — Это я молодец.
И, уже когда получили заказ и сгребали с прилавка картонные стаканы, добавил:
— Удивительно на самом деле не то, что по моей милости время остановилось для тебя. А то, что именно ты мне это объясняешь. А не наоборот.
Кивнул:
— Да, ты очень качественно свел меня с ума. И так быстро! Август еще не закончился, а я уже забыл, что бывает какая-то иная логика, кроме сумрачного морока, воцарившегося в моей голове. Таково влияние углубленного изучения немецкого языка на неокрепшие юные души.
— Тоже мне юная душа выискалась, — ухмыльнулся Файх.
— Конечно, юная. Всего-то полторы вечности от роду.
— Ничего, — пообещал немец. — Скоро будет две. Отметим. Выпивка с меня.
Подъезд был заперт, как и положено, зато дверь квартиры Файха слегка приоткрыта, оттуда на лестницу струился густой яблочный дух.
— Грета Францевна? — понимающе спросил Анджей.
— Понятия не имею. До сих пор она не… Впрочем, мало ли что было до сих пор.
Старуха действительно оказалась на кухне. Когда они вошли, как раз вынимала из духовки пирог, используя слишком длинные рукава своего пальто как прихватки.
Деловито объяснила:
— По маминому рецепту. Лет пятьдесят, наверное, его не пекла. У меня и плиты-то нормальной дома не было, только дровяная печь. Но я, похоже, не разучилась.
— Пахнет как в раю, — сказал Файх. Таким тоном, словно не комплимент делал, а констатировал факт: когда я в последний раз был в раю, там пахло именно так.
Пирог немедленно разрезали и попробовали, обжигаясь, дуя на пальцы, роняя горячую начинку на засыпанный мукой стол, с набитыми ртами прославляли труд Греты Францевны, да столь слаженным дуэтом, словно репетировали этот номер с самой весны.
— Так удивительно, — сказала старуха. — Я снова испекла яблочный пирог, и меня хвалят, да еще по-немецки, как дома. Всегда знала, что так больше не будет, что не доживу до этого дня. Но, получается, дожила?
— Получается, — твердо сказал Файх. — И все остальное тоже получится. Я точно знаю.
Причащали пирогом и кофе всех входящих — мальчишку Эрика, голубоглазую Габию, длинного Даниэля, который был сегодня как-то особенно безучастен, собран и хмур, ни дать ни взять самурай перед битвой. Но яблочный пирог Греты Францевны ненадолго лишил равновесия даже его.
Однако на балконе Даниэль снова собрался. Сразу сказал:
— Я должен предупредить вас, что у меня очень бедный язык. Поэтому расскажу коротко. Много смысла будет потеряно. Но или плохо, или никак.
— Ничего, — успокоил его немец. — Значит, будем искать потерянный смысл все вместе. И не удивляйся, если найдем его больше, чем было поначалу.
— Хорошо, — кивнул Даниэль. — Надеюсь на это. И верю — вам? В вас?
— Неважно. Лишь бы верил.
— Верю. И поэтому скажу правду: я боялся выполнять твое задание. Я не очень трусливый человек. Иногда даже храбрый. Но вдруг испугался. Не знаю чего.
