Он прислушался к рокоту волн и понял, что принял за шум моря слитный хор множества голосов — мужских, женских, детских. Голоса что-то говорили, кричали, шептали, требовали, просили, умоляли.
Но что именно было не разобрать. Тысячи и тысячи голосов сплетались в сплошное полотно шума, выделить из которого отдельный голос было делом совершенно невозможным.
Иван Васильевич покрутил головой и моментально догадался, что причина того шума располагается совсем близко от него.
Толпа душ, выстроившись в три бесконечные колонны, роптала, шумела, обсуждала что-то, плакала, смеялась. Души… говорили! Это было совершенно невозможно, невероятно, фантастично!
Никогда за десятки лет работы и общения с душами Ивану Васильевичу не доводилось слышать их голоса. Они были всего лишь немыми собеседниками, он как бы чувствовал эманации их чувств, отвечая улыбкой на улыбку, сочувствием на грустный взгляд.
Он говорил с ними о многом и подолгу, но никогда не ждал, что они ответят ему тем же. Он рассказывал о сложной политической обстановке в мире, о видах на урожай, проблемах животноводства и не ждал благодарности за свой вдохновенный труд.
И вот настало время, он слышит их! Иван Васильевич смотрел на своих старых друзей с восхищением, представляя, какие сказочные перспективы открываются перед ними в плане общения.
Сколько всего интересного он сможет узнать о них, услышать тысячи непохожих друг на друга историй жизни, узнать, как кого зовут и что именно кому нравится.
Он бы мог даже устраивать вечера хорового пения или чтения стихов. Тут же, судя по всему куча талантов, люди интеллигентные, умные, общительные. Иван Васильевич смахнул слезу умиления с носа. Они бы могли…
— Я интересуюсь спросить, вы очередь занимали? Нет?! Таки почему вы вперед меня лезете? Вас тут не стояло! Моня, Сеня, дети, не пускайте дяденьку, дайте ему подножку, чтоб ему пусто было!
— А ну подвинься, деревня! Ишь рассупонился лаптями, как свинья на паперти, ноги подбери, харя немытая! Жалаю первым рейсом бизнес-классом для курящих и чтобы кормили в пути! Что значит пошел на…? Это трансфер на тот свет?! Да как вы смеете?
— Гражданы, у меня кошелек сперли! Гражданы, бога побойтесь, кошелек пустой, как память дорог! Совесть имейте, гражданы, возверните кошелек, изверги!
— Че прешь, че прешь, отойди от агрегата, не лезь, пшел вон, пусти, не лапай! Где тут билеты выдают, скока стоит? Бесплатно-о-о?! Ексель-моксель, тогда мне два?
— Миром господу нашему богу помо-о-о-лимся-а-а! И ныне и присне и во веки веко-о-о-в! Пусти, сын мой, к алтарю прикоснуться! Что значит не пущу? А кадилом по лбу не хочешь? На тебе, охальник, получи, сукин сын!
Иван Васильевич не верил своим ушам. Он то считал, что души плачут и зовут его помочь им в трудную минуту, а они меж собой лаются и ни капли нителлегентности в тех криках не наблюдается.
Самое главное нет в тех словах ни печали, ни жалости по нечаянному расставанию. Лаются как на вокзале, как гопота всякая, про все забыли, разом из памяти выкинули.
Черная тоска змеюкой подколодной подобралась к сердцу директора, обвилась вкруг него и запустила жало в самую душу, поливая ее ядом разочарования в светлых надеждах.
Получается, что он неправильно все понял, возомнил себя отцом овечкам заблудшим. А на деле получается, что никому он со своими речами полуночными не нужен. Сидели они тут, как транзитные пассажиры, на поезд опоздавшие, до поры до времени.
Пришел поезд и забыли про начальника вокзала, что их чаем поил, да теплом согревал. А как же счастье, как же радость? Иэ-э-х, нет в жизни справедливости! Для чего жил, к чему стремился, на кого душевное тепло тратил? Обманка вышла!
Отвернулся Иван Васильевич от толпы душ, чтобы не видели они даже случайно неожиданных слез, брызнувших из глаз. Промокнул рукавом пальто мокрый нос, шмыгнул тихонечко, вздохнул тяжко.
Чует, словно кто его по плечу осторожно так стукает. Обернулся и замер в удивлении — за спиной собралась толпа душ, смотрят на него сочувственно и молчат. А по плечу его мужик здоровый бородатый стукает, в армяк одетый, да сапоги яловые.
— Прощения просим, Иван Васильевич, что обеспокоили! Спор у нас тут промежду себя вышел, требуется ваше слово, а то подеремся!
Директор шмыгнул носом, поморгал глазами, стряхивая остатки слезинок, подозрительно нахмурился.
— Не можете решить кому первому на тот свет отправиться? Так это вот к ним обращайтесь, теперь они тут главные! — махнул он рукой, словно отрекся от всех своих привязанностей.
— Извиняюсь, но не в том спор, — мягко, но настойчиво продолжил мужик. — Народ интересуется, вы с нами или тут остаетесь?
— Шутите?
— Какие ж тут шутки, Иван Васильевич? Вы ж для нас, как отец родной, куда мы без вас?
Вот те новость, мелькнула в голове директора молния-мысль. Мелькнула, вышибла тоску-гадюку из сердца, выжгла яд тоскучий, осветила лицо надеждой.
— Отец родной?
— Кабы не ваша душевность, давно бы туда отправились.
— Душевность?
— А то ж, милое дело было послушать про урожай, да успехи в покорении космоса.
— Так сейчас то вы все туда… не будет больше разговоров…
— Скажете «Оставайтесь!», мы и останемся, душе никто не указ, кроме совести!
— Останетесь?
— Да что ты заладил, как граммофон, командуй «Оставайтесь!» и не парь мозги! — не выдержал какой-то парень в толпе.
— Цыц ты… не шуми, спугнешь… дайте ему по репе, шустрому… не слушай его, отец родной, что душа просит, то и скажи!
— Оставайтесь! — одними губами, еле слышно прошептал Иван Васильевич, не веря своему неожиданному счастью.
Тихо сказал, а слова его, как искру в сухой степи разнесло, полыхнуло пожаром в толпе душ.
— Остаемся… счастье то какое… согласился, отец родной… крикни нашим, чтобы в очередь не стояли…
Верно говорят, булат не закалишь, если его из огня да в холодную воду несколько раз не кинешь. Счастье растопило лед в душе, вернуло блеск глазам и веру в лучшее. Не все потеряно, мы еще ого-го-го, есть еще порох в пороховницах.
Правда в толпе и другие голоса звучали, но меньше и тише.
— Дураки… медом вам тут намазано, что ли… один дурак в прорубь, остальные за компанию… прикажи дураку молиться, он и лоб расшибет…
Но что значат эти мелкие камушки в сравнении с тем великим счастьем, что обрушилось на Ивана Васильевича только что? Теперь же все меняется, теперь можно снова подумать о…
Мысли Ивана Васильевича внезапно прервались. С леденящим ужасом он вспомнил, что мечтам его не дано сбыться. В любое мгновение все эти души, все его друзья, внезапно обретшие голос, исчезнут навсегда, оставив его в одиночестве. Никогда, никогда уже не будет вечерних прогулок по аллеям, восторга чувств, охватывающего его в моменты энергетических всплесков.
