Именно рыжие коты и были первым, что я увидел, открыв глаза. Падение вышибло из меня дух – все-таки над мягкой посадкой оставалось еще работать и работать. Я растянулся на полу, залитом сереньким городским светом – по небу между наполовину раздвинутыми занавесками невозможно было определить, который теперь час. С таким же успехом, могло быть и позднее утро, и ранний вечер – с рассветом я просчитался. К счастью, Сашка где-то болтался, то ли в школе, то ли у приятелей.
Я пошевелился. В копчик и в ребра уперлось что-то острое. Ясно, меня не было неделю, а в комнате уже срач. Хотя, может, неделя – это сильная натяжка… Я вытащил из-под собственного зада Дж. Роулинг с ушастыми от частой перечитки страницами. Стоп! Не может быть, чтобы Санек вот так бросил на полу своего любимого Поттера! Что-то тут не так… Стараясь не шуметь, я поднялся на ноги и огляделся.
Роулинг валялась в неопрятной куче не одна. Складывалось впечатление, будто кто-то взялся за праздничную уборку и одним махом смел с книжного стеллажа все, что там стояло. А потом забыл вытереть пыль или хотя бы поставить вещи на место… Из-под опрокинутого лицом вниз будильника торчал желтый краешек шоколадной обертки – от мальчишки на ней виднелись одни ноги в старомодных ботфортах. Я машинально поднял часы – по электронному циферблату бежала трещина, едва различимые цифры показывали 88:88. Пипец.
Под ложечкой противно засосало. Почему-то на цыпочках я прокрался к приоткрытой двери, высунул голову наружу. В гостиной царил оранжевый полумрак, плотные шторы были задвинуты. Воздух казался густым от пыли, табака, кислого запаха пота и сивушного духа. Слабенькие лучи света, пойманные между занавеской и оконной рамой, обличительно падали на угол журнального столика с опрокинутой бутылкой. Голубоватые блики от телевизора отражались в ее мутном стекле, но звук отсутствовал. Скачущая по экрану женщина, которая на самом деле была мужчиной, беззвучно открывала накрашенный рот, будто хотела укусить микрофон.
Я знал, Гена где-то здесь. Чуял отчима, как пес, унюхавший мочу чужого кобеля, только что пометившего его территорию. Он был в квартире, пьяный, вонючий, опасный… Но где же Сашка? И где мать? Судя по разгрому в квартире, она или серьезно больна, или не появлялась дома уже несколько дней. Ни того, ни другого на моей памяти никогда не случалось.
Поколебавшись на пороге гостиной, я направился через нее к кухне. В полной тишине было слышно, как сосед сверху спустил воду в туалете. Мои осторожные шаги звучали в ушах, как топот динозавра. Дверь в коридор стояла настежь. Я подобрался поближе, стараясь различить в темноте, на месте ли мамино пальто. Наверное, в этот момент я отвлекся. В любом случае, когда краем глаза заметил шагнувшую из-за угла грузную тень, уворачиваться было поздно.
Под черепом взорвался огонь, меня отшвырнуло к стене. Тумбочка выбила почву из-под ног, и я рухнул на пол. Может, Гена и нетвердо стоял на ногах, но догнать меня тут ему не составляло труда. Я почти успел свернуться клубочком, так что тапок отчима вместо живота встретил колено. Мы взвыли одновременно. Отчим запрыгал на одной ноге, я пополз от него к спальне – выход в коридор он перекрыл. Пинать меня, видимо, стало слишком больно, так что урод вооружился первым, что под руку подвернулось. Подвернулся длинный рожок для обуви с ручкой в виде конской головы. Сделан он был из пластика, так что лупить меня Гена принялся именно рукояткой. На мое несчастье, она отломилась уже на втором ударе – запястье, которым я прикрывал голову, было крепче.
Я говорю «на несчастье», потому что ушлепок принялся искать снаряд потяжелее и, конечно, нашел. Торшер с оранжевым, под цвет занавесок, абажуром, оказался как раз под рукой. Впрочем, абажур Гена тут же свернул – для его цели круглый тряпочный экран был только помехой. Каждый раз, когда деревянная ножка взлетала в воздух, державший ее мужик визжал что-то, задыхаясь от прилива крови и шепелявя. До меня долетали только обрывки фраз, потерявших смысл:
– Все ты!.. Она из-за тебя!.. Наркоман!.. Ворюга!.. Ублюдок!.. Уб-бью!..
Все это время я смотрел на Гену не закрывая глаз. Мне хотелось, чтобы он встретился со мной взглядом. Хотелось, чтобы он увидел всю ту ненависть, которая выжигала мне роговицу изнутри. Чтобы этот огонь ворвался прямо в его зрительный нерв, и замкнул проспиртованный, мертвый мозг. Одна короткая вспышка – и все! Чернота.
Очнулся я там же, где вырубился, – в коридорчике-аппендиксе, куда открывались двери родительской и нашей с Сашкой комнат. Сам туда заполз, или Гена меня загнал, как шайбу в ворота, память выдавать отказывалась. Орудие его труда с разбитой лампочкой валялось рядом. Из угла открывался вид только на треть гостиной, но самую важную треть – с выходом к коридору и двери на свободу. Отчима там не было. По стене метались зеленые блики, напоминающие о лете и траве. Судя по волнообразно нарастающему и снова затихающему вою, перекрываемому бубнением комментаторов, ящик показывал футбол.
Я произвел быстрый анализ повреждений. Болело все, что могло болеть, но пальцы сгибались, при вдохе не стреляло в груди или боку, в глазах не двоилось, хотя один из них изрядно заплыл, блевать не тянуло. Похоже, мне повезло – совковый торшер склеен был из какой-то дряни, только прикидывавшейся цельным деревом. Я дождался, пока зомбоящик снова не принялся блажить, и под вопли: «Дзюба бьет головой! Мяч летит в рамку! Не-е-ет!.. Левая стойка! А-а-а!..» – на карачках выполз из-за угла.
С низкой позиции мне стал виден диван перед телевизором с торчащей над подлокотником макушкой, в центре которой прорисовывалась сальная плешь. Одна рука отчима безвольно свесилась вниз, пальцы почти касались горлышка полупустой бутылки. Эмоции в ящике как раз поутихли, и до меня донеслось тяжелое дыхание спящего. Не веря своему счастью, я осторожно разогнулся и, припадая на одно колено, подковылял к дивану.
Гена дрых пьяным сном, из приоткрытого рта бежала на обивку ниточка слюны. Я представил себе, как беру лежащую на столе бутылку и со всего маху разбиваю ее о расплывшееся, изуродованное лопнувшими сосудами лицо. А потом втыкаю розочку в мягкое жирное горло и давлю, пока из вонючего рта не перестанут идти красные пузыри. Минуту я постоял, любуясь картинкой, вздохнул и побрел в коридор. По пути подхватил лежащую на базе трубку и, заняв безопасную позицию у заранее отпертой входной двери, набрал номер.
– Больница имени Володарского, – пробормотал в ухе усталый голос.
На телефоне сидела незнакомая тетка, и я минут десять вполголоса объяснял, кто такой, и почему мне понадобилась санитарка Левцова. Когда мы, в конце концов, дошли до сути, выяснилось, что мать уволилась с работы по семейным обстоятельствам больше недели назад, о переезде не сообщила и нового адреса не оставила. Я положил телефон в прихожей и тихо выскользнул за дверь. Куда могли податься мать с Сашкой, оставалось загадкой. Насколько мне было известно, родственников у нее в Питере не имелось. Я, по крайней мере, никогда о них не слышал. К тому же бардак в спальне и раскиданные повсюду брательниковы книжки наводили на размышления.
Постояв в задумчивости на площадке, я сделал то, что раньше никогда не пришло бы мне в голову – подошел к двери соседней квартиры и надавил на звонок. Из-за стальной двери послышался тонкий собачий лай, сначала далекий, потом ближе и громче. Когда шавка уже охрипла, послышалось шарканье старческих шагов, скрип открываемой внутренней двери. Я почувствовал, что меня изучают в глазок, и постарался придать разбитой морде наиболее дружелюбное выражение:
