– Покажи-ка, – бесцеремонно оттолкнув мою руку, она дернула тетрадь на себя. Очевидно, мои достижения в области электромеханики превзошли все ее ожидания. Кузя задохнулась, щеки вспыхнули, губы задрожали.
– Ну, Левцов! Ты… Ты… Настоящий псих!
– Ты же сказала, чтоб я не трогал приборы. Надо же мне было руки чем-то занять, – спокойно пояснил я.
Глядя мне прямо в глаза, Кузякина с треском порвала мою тетрадь пополам.
Бродившая между рядами физичка была тут как тут:
– Как у вас продвигается? Уже сняли измерения, Лиза? Левцов, почему ты ничего не пишешь?
Я посмотрел в ее умное еврейское лицо:
– Писать мне нечего. И не на чем. А Лиза цепь собрала. Ее только замкнуть осталось.
Что я и сделал. Лампочка загорелась. Кузя торжествующе улыбнулась. Завоняло горелой резиной. Лампочка вспыхнула ярче, мигнула, налилась нестерпимо белым светом, зажужжала и… лопнула! Это было почти так же эффектно, как аквариум, только не так мокро. Визг Кузякиной еще звенел у меня в ушах, когда я шагал вон из класса. Не понимаю, почему учителя всегда думают на меня, что бы ни случилось?! Может, из-за той истории, которая заработала мне звонкую погремуху?
Психом я был не всегда. После развода родителей и переезда пришлось сменить школу. Вот тут-то я и почувствовал сполна вес своего имени, которое, в отличие от Среднего мира, не поднимало в воздух, а тянуло к земле… Там новым одноклассникам было удобнее играть мной в футбол. В 493-й не водилось Гордеев, Амин и Рашидов, как в старой школе. Лиана иметь тут тоже, определенно, не хотели. «Повелитель обезьян» оказался только первой ласточкой неизвестной ранее беды – меня начали чморить.
Бить, в общем-то, не били – я был задохликом и, пришибленный недавними семейными событиями, держался тише воды, ниже травы, молча хватая двойки. Руки марать о такого статуса не давало. Но вот, скажем, закинуть мой рюкзак в девчачий туалет или набить чем-нибудь интересным, от живой жабы в мешке с водой до женских прокладок, на это фантазии у приматов хватало. Иногда загоняли в сортир меня самого, если раньше не успевали сбить с ног и попинать, стараясь как можно больше извозить одежду в отвратительной, ржавого цвета пыли, поднимавшейся от давно не тертого мастикой пола. Я терпел, сжав зубы и глотая наворачивающиеся слезы, плелся домой, а там уже получал от Гены сполна – за грязные брюки, размокшие учебники, исчирканный учителями дневник.
Не знаю, как долго бы так продолжалось, если бы один день не изменил… ну, если не все, то многое. Я учился тогда в пятом, а Сашка только пошел в школу. Уроки у меня кончились, я забрал брата из продленки, и мы спустились в раздевалку. Долго не мог найти свою куртку, и Санек, уже запакованный в зимнее пальто и огромный мохнатый шарф, потел, поджидая меня. Народ вокруг постепенно рассасывался. И тут группка пацанов из моего класса, копошившихся между двумя вешалками, заржала тем особым смехом, который я научился определять как первый признак опасности. Вот только по обыкновению втянуть голову в плечи и улизнуть я не мог – куртка никак не находилась.
– Эй, это не твоя сифа? – Смелков, жирноватый, ростом с семиклассника детина, пнул что-то, похожее на мокрую тряпку, по направлению ко мне. Тряпка скользнула по полу под вешалкой и остановилась у ног. Синяя материя с отпечатками подошв, темными пятнами и дырами, в которые беззащитно лезло что-то грязно-белое, показалась странно знакомой. Наверное, узнавание, смешанное с неверием, отразилось на моем лице, так что приматы снова заржали. Я наклонился и осторожно поднял отяжелевшую от влаги «сифу». Еще утром это была куртка – та самая, что мама купила к началу школьного года. Кровь бросилась в голову, заполняя уши шумом, заглушавшим идиотский гогот чмырей.
– Так все-таки твоя, – протянул Смелков, ухмыляясь во всю ряшку. – А спасибо сказать? Мы тебе тут помогли, в натуре…
Нового взрыва смеха я почти не расслышал. Сашка стоял у решетки, отгораживавшей раздевалку от рекреации первого этажа, и переводил огромные удивленные глаза с меня на пятиклассников и обратно.
– Это ты сделал, Андрюха? – удивительно, но голос у меня не дрогнул. И реветь не хотелось. Хотелось совсем другого, и от этого острого и раскаленного желания сжимались кулаки и ноги пружинили в коленях, но не для того, чтобы бежать…
Шаронов, неразлучный с Андреем Смелковым, как сиамский близнец, услышал, наверное, что-то новое в моем голосе и неуверенно хихикнул:
– Да мы ее на полу нашли…
Но вот друган его подвоха не почуял.
– А что, если я?! – Он пригнулся, пролезая под вешалкой, и встал напротив меня, уверенно ухмыляясь. Остальные двое последовали за ним. – Ну, что ты мне сделаешь, чмо?
Я видел, что глаза Сашки стали еще круглее, удивление в них сменилось страхом, раскрасневшиеся от жары щеки побледнели.
– Левцов Лиан – Повелитель обезьян! – завел с заднего плана Петюнчик.
– Сифе Лиана нассали в карман! – поддержал вторым голосом Шарик, неверно расценивший мое молчание.
Внезапно я понял, почему останки куртки были мокрыми, и откуда шла всепроникающая едкая вонь. В голове что-то лопнуло и тихо осыпалось, щекоча макушку под волосами. Я с трудом отвел взгляд от Сашки, влипшего в решетку, прижимая к груди ранец на манер щита. Глаза скользнули по полупустой вешалке и замерли на здоровенном сапоге, торчащем из мешка для сменки. У него была толстая рифленая подошва – чтоб по льду не скользил, а еще висел он очень удачно – на траектории, соединявшей меня и разошедшихся лириков.
– Сифе Лиана нассали в кар… – все еще орал Смелков, когда сапожище впечатался в челюсть, сворачивая ее на сторону.
Сила удара развернула чмыря и бросила на решетку. Мне снова повезло – Андрюха влетел носом прямо в стальной, крашеный желтым прут. Взвыл со всхлюпом, по которому все поняли, что я пролил первую кровь. Белые лица и разинутые рты Петюнчика и Шаронова, как в замедленной съемке, проплыли мимо. Я обнаружил себя вцепившимся в вихры обвисшего на решетке Смелкова и снова и снова вламывающим его лбом в облупившиеся прутья.
На этом месте режиссер вроде Бломкампа обязательно сделал бы стоп-кадр. Нервная учительница в тонкой оправе: «Лиан всегда был робким, замкнутым мальчиком. И вдруг – такая жестокость! Правда, видно, говорят, в тихом омуте…» Стесняющаяся хорошистка: «С ним не водился никто, только задирали. Вот он и взбесился. Сами виноваты! А по-моему, он герой… вот!» Потрясенный одноклассник: «Да он вообще… Маньяк! Мы чего? Мы помочь хотели… А он как зыркнет, как кинется! Одно слово…»
– Псих!
Не помню уже, кто первый это крикнул. Какая-то девчонка визжала за кадром: «Мамочки, убивают!» Краем глаза я заметил, как от стола у школьных дверей ломанулся к раздевалке охранник. Опасаясь атаки Андрюхиных дружков с тыла, я развернулся и метнул Смелкова на пол – откуда только силы взялись? Тяжелая туша смела Шарика с ног. Петюнчика я не достал – он забился между двумя пальто и там тихо ссал в штаны. Охранник ввалился в дверь раздевалки, на вираже чуть не сбив Сашку с ног. Я повис на облысевшей вешалке. Качнулся по-тарзаньи и опрокинул стальную стойку на спину Андрюхи, пытавшегося отползти от потоков Петюнчикова ужаса. Чмырь заорал как резаный, когда крючки пригвоздили его к полу. Пока охранник возился с вешалкой, стараясь не поскользнуться в луже мочи, я перелез через решетку и был таков. Сашке пришлось идти домой самому.
