– Их можно было бы поискать в других мирах, – заметил Дарт. – Найти и взять на Анхаб не разведчиков, не кондотьеров, а пророков, внимающих гласу божьему. Помнится, такие водились на Земле…
– И много ли их было? – Констанция, склонив головку, с грустью взглянула на него и, не дождавшись ответа, произнесла: – Сам знаешь, что немного. Ничтожное число! Пророки и гении – редкость, мой храбрый генерал, гораздо большая, чем кондотьеры – даже такие, кому сопутствует удача.
– Это верно, – согласился Дарт. – В сравнении с ними наша компания бездельников, ошивающихся под присмотром баларов, всего лишь второсортный товар. Ну, коль нет пергамента, то пишут на бумаге… Пишут сагу об Ушедших Во Тьму, не так ли?
Она кивнула.
– Единственный доступный путь исследования. Возможно, Ушедшим повезло… возможно, они были умнее нас, и потому им удалось найти ответы… возможно, мы сумеем их понять… Все это – область возможного, а очевидно одно: если нельзя самим решить проблему, воспользуйся опытом других. – Но стоит ли искать решение? Ты говоришь о Тайне Бытия, и мой балар Джаннах упоминал о ней… Но для чего? Зачем вам это? Жизнь ваша сказочно прекрасна и полна удовольствий, как…
Констанция повела рукой, заставив его умолкнуть.
– Жизнь наша кончается. Не моя и не Джаннаха, а жизнь нашей расы. Скажи, если б такое случилось на Земле, если бы твой народ стоял на пороге смерти, что было бы важным для вас? Самым важным, способным разжечь огонь в подернутых пеплом душах? Разве не знание о том, что ожидает вас за гранью?
Лицо Констанции вдруг размылось и стало удаляться, превращаясь в светлое пятно, длинное платье изменило форму и цвет – теперь это было вовсе не женское одеяние, а красный камзол с тонкими кружевами вокруг запястий и шеи. Во сне ли, наяву, но голос, звучавший в ушах Дарта, тоже изменился, сделался ниже, повелительней и, несомненно, теперь принадлежал мужчине – человеку лет сорока с худощавым лицом и остроконечной бородкой, над которой закручивались усы. Он что-то говорил, но гаснущее сознание выхватило лишь одну-единственную фразу, которая повторялась вновь и вновь, будто рефрен к последним словам Констанции:
«Вы не находите, Дарт, что любое разумное существо чувствовало бы себя уверенней, если бы знание о предстоящей дороге открылось ему при жизни?»
Глава 11
Дарт очнулся.
Вокруг царили сумрак, тишина, спокойствие. Тяжесть была почти нормальной, и он не слышал шелеста дождя – значит, вечер близился, но до его наступления еще оставалось время. Он лежал на спине, и на лицо ему падал свет – не яростный голубоватый, как на речных просторах, а мягкий и ласковый, профильтрованный древесными кронами и оттого казавшийся почти фиолетовым. Под ним пружинил пышный мох, покалывал стебельками кожу, и это ощущение было приятным – сигнал возврата к жизни, такой же ясный, как способность видеть, слышать и дышать. И чувствовать голод.
Он был ужасно голоден! Боль, терзавшая его, исчезла, раны больше не горели огнем и не сочились кровью – даже та, смертельная, под ребрами; казалось, их вообще нет, и он не чувствовал ни мук, ни томительного приближения небытия – лишь легкую приятную расслабленность и безмятежный покой. Голод был единственным, что нарушало эту гармонию.
Чьи-то руки приподняли его, он сел и уставился на свой живот. Ни плоти, изувеченной дротиком, ни шрама, ни повязки – ровная чистая кожа, будто его лечили на Анхабе, в чудесных камерах реаниматоров. На плече, ноге и в других местах тоже ни следа ранений, ни капли крови, ни единой царапины… Он согнул руку, напряг бицепс – мышцы послушно вздулись крепким шаром, у запястья выступили жилы. Тело повиновалось ему.
– Ешь, маргар! – Нерис сунула ему плод, напоминавший небольшую дыню. Дарт жадно впился в него зубами; кожура была тонкой, оранжевой, а вкус – сладковато-мучнистым, словно у свежего, хорошо пропеченного хлеба. Мякоть таяла во рту, он жевал и глотал, чувствуя, как с каждым куском утихает голод и прибавляется сил. Ничего вкуснее ему не доводилось пробовать. Ни разу в жизни! Ни в той, ни в этой.
– Ты потерял много крови, – сказала Нерис, протягивая следующий плод. – Но ничего, Цветок исцелит и это. Все, что ты съешь, станет плотью и кровью, пока его соки бродят в тебе.
«Подстегивают метаболизм?» – подумал Дарт и, оторвавшись от еды, пробормотал:
– Цветок? Какой цветок, ма белле донна?
– Целительный цветок, Цветок Жизни, Дважды Рожденный. – Нерис присела на корточки, глядя, как он насыщается. – Ты умирал, как в посланном Элейхо сне, и я не могла исцелить твои раны. Бывает, что копья лысых жаб сильней искусства ширы… – ее лицо на миг омрачилось. – Но нам повезло: мы плыли вдоль берега до желтого времени, а затем я послала Броката, и он разыскал Цветок. Большая редкость! Не иначе как о тебе заботится Предвечный!
Дарт огляделся. Они сидели на поляне, затененной ветвями высоких деревьев; стволы их были прямыми, толстыми и мохнатыми, как звериная шкура, большие сизые листья свернуты в трубочки, и меж ними свешивались до земли гроздья оранжевых дынь. Неподалеку валялось что-то странное: паук не паук, но какая-то тварь, похожая на огромного паука с плоской спиной и суставчатыми изломанными ногами; тело ее, покрытое глянцевитой кожей, было неподвижно, а ноги слегка подергивались, то ли от усталости, то ли в предсмертных конвульсиях. Рядом лежали вещи – мешок с колдовскими снадобьями Нерис, шлем, скафандр, оружие, ремни и его одежда, разбросанная среди мхов, будто ее срывали с большой поспешностью. На мешке темнел меховой клубочек – Брокат, с полураспущенными крылышками. По своему обыкновению, он спал.
Довольно мирная картина, если не считать ту тварь, похожую на издыхающего паука… Но даже на ней взгляд Дарта не задержался; с трепетом и восхищением он взирал на гигантский цветок, пламеневший в голубом мху. Жаркий костер посреди озера…
Цветок был великолепен. Толстые мощные лепестки светились в полумраке розовым; багровые зигзаги жил пересекали их поверхность, и от багрового к нежному цвету зари сменялся десяток оттенков – багрянец, пурпур и кармин, переходивший в красное и алое. Казалось, что в лепестках пульсирует кровь, темная в середине и светлая к краю; они подрагивали под ее напором и испускали нежный сильный аромат. Запах был приятен и смутно напоминал о чем-то близком и знакомом в прошлой жизни – о церковных сводах, тихом пении и струящейся в воздухе беловатой дымке ладана.
Место тоже напоминало церковь: стволы – как темные колонны, гроздья плодов – точно светильники, мох – сизый узорчатый камень, а в нем – багрово-алая купель, в каких крестят потомков великанов. Внезапно Дарт сообразил, что этот цветок и в самом деле является купелью и что еще недавно он находился там; это знание пронзило его, как всплеск молнии – память о чем-то огромном, нежном, целительном, обволакивающем израненное тело, призывающем к спокойствию и сну. Он отбросил недоеденный плод и привстал на коленях, почти не сомневаясь в том, что увидит: в самом деле, Цветок изнутри казался огромной коралловой чашей, до краев наполненной розоватой жидкостью. Волшебным бальзамом, исцелившим его…
