«Отто Джеффрис» был для Олафа тем же, чем «Тед Форрестер» — для Эдуарда. Олаф был пострашнее Эдуарда, потому что в промежутках между заданиями наемника развлекался серийными убийствами. Он пообещал Эдуарду и определенным представителям некоторых правительственных кругов, что на территории Америки этих развлечений не будет. В частности, поэтому он сохранил свою официальную работу инструктора по подготовке в некотором суперсекретном подразделении. Жертвами выбора для него были миниатюрные темноволосые женщины. Сейчас он вроде запал на меня и открытым текстом мне сообщил, что хотел бы заняться со мной нормальным сексом — или хотя бы таким, который не подразумевал мою пытку и убийство. Эдуард хотел бы, чтобы я его поощрила, потому что так близко к нормальным желаниям в отношении женщин Олаф никогда еще не подходил. Но мы оба согласились, что положение подруги серийного убийцы в процессе совместной ликвидации вампиров слишком легко может запустить его инстинкты серийного убийцы в отношении меня самой. Бернардо Конь-В-Яблоках имеет, как и я, только одно имя, настоящее. Никто из нас никогда не зарабатывал себе на жизнь такими суровыми вещами, как Эдуард или Олаф.
— Делаем что можем, — ответила я.
— У них у всех военная биография, спецподразделения. Все они — здоровые внушительные мужики.
— Тед ростом всего пять и восемь, не так чтобы внушительный.
Рейборн улыбнулся:
— Маршал Форрестер кажется выше.
Я тоже улыбнулась:
— Это он умеет.
— Да и вы иногда тоже.
Я вскинула на него глаза:
— Наверное, я спасибо должна сказать?
— А вампиры действительно называют вас «Истребительница»?
Я пожала плечами:
— Клички бывают разные.
— Ответьте просто.
— Ну, я больше их убила, чем любой другой охотник. Когда перебьешь много народу, выжившие начинают смотреть с почтением.
— Не может быть, чтобы ваше умение их убивать соответствовало вашей репутации.
— Почему это?
— Потому что тогда вы бы не были человеком.
Рейборн смотрел на меня испытывающим взглядом.
— В личном деле есть анализ крови.
— У вас в крови, по минимальным подсчетам, пять различных видов ликантропии, что, вообще невозможно. Весь смысл ликантропии в том, что если ее подхватишь, больше не заразишься никогда и ничем.
— Да, я — медицинское чудо.
— Как у вас получается — быть носителем активной ликантропии и не перекидываться?
— Ну, что я могу сказать? Повезло.
На самом деле я точно не знала, но начинала подозревать, что все дело в вампирских метках, наложенных на меня как на слугу-человека Жан-Клода. Как будто его власть над собственным телом и неспособность перекидываться стали нашей общей чертой. Мне как-то все равно было, что предохраняет меня от превращения, я просто была рада, что нечто такое есть. Стоит мне перекинуться один раз по-настоящему — и прощай, полицейский значок. Профнепригодность по заболеванию.
— Но это же придает вам силу выше человеческой?
— Такими комплиментами можно девушке голову вскружить.
— Не жеманьтесь, Блейк, я видел ваши протоколы с фитнеса.
— Тогда вы знаете, что я умею поднимать веса, не превосходящие мой собственный. Еще вопросы?
Он посмотрел на меня, постукивая пальцем по краю папки с фотографиями.
— Сейчас — нет.
— Вот и хорошо.
Я встала.
— Противоестественное направление нашей службы становится все более и более самостоятельным. Вы знаете, что идут разговоры о выделении его в полностью автономную службу?
— Слухи доходили, — ответила я, глядя на него сверху вниз.
— Среди маршалов противоестественного направления есть просто киллеры со значком.
— Есть.
— И как вы думаете, почему это власти, от которых зависит, отпускают вас на такой длинный поводок?
Я посмотрела на него — кажется, вопрос настоящий.
— Точно я не знаю, но если строить предположения, то из нас делают легальную группу ликвидации Чтобы ублажить либеральных левых, нам выдают значки, а закон составляют так, чтобы дать нам свободу убивать монстров согласно пожеланиям весьма нелиберальных правых.
— Так что вы думаете, правительство смотрит сквозь пальцы на то, во что превращается противоестественное направление?
— Нет, маршал Рейборн. Я думаю, правительство готовит себе почву.
— Почву для чего?
— Для возможности все отрицать.
Мы посмотрели друг на друга.
— Ходят слухи, что законы снова переменятся, и вампиров и оборотней будет легче убивать в рамках закона и по меньшим причинам.
— Слухи всегда ходят, — ответила я.
— Если законы переменятся, на чьей стороне вы будете?
— На той, на которой всегда.
— Какая же это? — спросил он, вглядываясь мне в лицо.
— На своей собственной.
— Вы себя считаете человеком?
Я в этот момент шла к двери, но остановилась, взявшись за ее ручку. Оглянулась на него.
— С точки зрения закона, оборотни и вампиры — люди. Даже сам ваш вопрос не только оскорбителен, но и наверняка нарушает закон.
— Я буду отрицать, что его задал.
— Тогда я получила ответ на свой вопрос.
— На какой?
— Честный вы человек или лживая сволочь.
Он побагровел, поднялся, опираясь на стол.
— Убирайтесь вон!
— С удовольствием.
Я открыла дверь, закрыла ее за собой твердо, но тихо, и пошла мимо столов других маршалов. Они видели наш «разговор» через стеклянные двери кабинета Рейборна, могли прочитать язык жестов и понимали, что кончился разговор не мирно. Мне было все равно. Я себе шла, потому что горло перехватило и глаза жгло. Это меня потянуло плакать, потому что Рейборн меня спросил, считаю ли я себя человеком? Ну, надеюсь, что не поэтому.
Глава 3
Эдуард нашел меня в переулке, где я стояла, прислонившись спиной к относительно чистой стенке, и плакала. Не навзрыд, но все же.
Он ничего не стал говорить — просто встал рядом, чуть подвинув ковбойскую шляпу вперед, чтобы она стену не задевала. Шляпа закрыла верхнюю часть лица, и стал он — ни дать ни взять ковбой «Мальборо».
— Никак не могу привыкнуть, когда ты Теда изображаешь.
Голос у меня не срывался. Если бы слезы не были видны, то никто бы и не заметил, что я плачу.
