– Тебе хорошо? – спрашивает он Раду.
– Да, – врет она. Врет не для него. Врет для себя. Врет, потому что устала ничего не чувствовать. Желание мертво. Тело мертво. Все это лишь оболочка. Оболочка с лицом женщины. Дорога жизни стала рыхлой, и Рада чувствует, как ноги увязают в этом непроходимом болоте. Эта жизнь проглатывает ее. – Мне нужно выпить, – говорит она своему любовнику.
Он улыбается, считая, что наконец-то удовлетворил ее. Десятки, сотни этих желающих заработать мужчин. Рада улыбается в ответ, одергивает юбку. В эти ночи она не раздевается. Лишь ее любовники. Они сидят за столом напротив и ждут нового сигнала. Янтарный абсент заполняет стакан. Одежда мокрая от пота. Воздух густ от запахов секса, крови, пота, опия и марихуаны. Рада пьет, закрыв глаза. Она ни о чем не думает, лишь слушает музыку. Музыка помогает отвлечься, забыться. Особенно хорошая музыка.
Когда умирает старый чернокожий пианист, она считает своим долгом появиться на его похоронах. Тяжелый дубовый гроб опускают в землю. Погода пасмурная. Начинается дождь. Собравшиеся быстро расходятся. Рада не двигается. Кто-то берет ее под руку. Женщина. Она знает Раду, но рада не знает ее. Женщина что-то говорит о музыке покойного пианиста, о баре Боаза Магидмана.
– Ты тоже слуга? – спрашивает ее Рада. Женщина кивает. Рада заглядывает ей в глаза. – Ты не похожа на слугу.
– Я молодая слуга. – Она дружелюбно улыбается, но Рада чувствует, как от нее разит любопытством. Все это она уже когда-то видела. Все это уже было. – Меня зовут Лореа – это значит цветок, а тебя? – Она все еще улыбается.
– Рада.
– Это болгарское имя? Что оно означает?
– Что девушка, которую так назвали, должна быть счастливой.
– А ты счастливая?
– Не очень.
– Я тоже не очень похожа на цветок.
– Ну почему же… – Рада окидывает ее усталым взглядом. У девушки смуглая кожа, худое тело. Волосы длинные, густые. Глаза темные.
– Могу я предложить тебе выпить? – спрашивает она.
– Зачем?
– Затем, что я никого не знаю в городе, кроме тебя.
– А откуда ты знаешь меня?
– Мы только что познакомились, забыла?
– Ну да… – Рада заставляет себя улыбнуться.
Теперь поймать такси, вернуться на Манхэттен. Бар на Седьмой Авеню. Красное вино в бокалах. Лореа спрашивает о баре Боаза Магидмана. Спрашивает о Нью-Йорке, спрашивает, почему Рада называет себя слугой.
– А как называешь себя ты? – спрашивает ее Рада.
– Не знаю. – Лореа пожимает плечами. – Никак не называю. Зачем нужны все эти клише? – Она еще что-то говорит, но Рада уже не слушает. У нее перед глазами Аллан Монсон. Его вопросы не столь откровенны, но суть их та же.
– Хочешь, я покажу тебе город? – предлагает Рада новой знакомой.
Они колесят по улицам до позднего вечера. Потом, где-то в Бронксе, Рада отпускает такси. Улица темная, грязная. Вдоль домов контейнеры с гниющим мусором. Несколько кошек затеяли брачные игры.
– Почему мы здесь? – спрашивает Лореа, все еще изображая беспечность.
– Ты не такая, как я, – говорит Рада.
– Но я же сказала, что еще молода и… – Лореа хрипит, потому что Рада сдавила ей горло. За спиной кирпичная стена. Вокруг никого, кроме похотливых котов.
– Ты ведь охотник, верно? – не столько спрашивает, сколько шипит ей в ухо Рада. – Как много вас здесь? Как ты узнала обо мне? От Монсона?
Она пытается заглянуть девушке в мысли, увидеть ее воспоминания, злится, что не может этого сделать, и еще сильнее сжимает ей горло. Девушка задыхается, достает из карманов какие-то медальоны, растворы. Святую воду Рада и не замечает, от эссенции чеснока у нее начинает резать глаза.
– Мы не вампиры, чертова дура! – кричит она на Лореу.
Гнев заполняет сознание. Сейчас пред ней не молодая девушка, имя которой означает цветок. Нет. Сейчас перед ней Монсон. Сейчас перед ней та грань, после которой все изменилось.
– Какого черта вы не оставите нас в покое? – Раду трясет от гнева. Она все еще требует назвать имена, адреса, где можно найти других охотников. Кошки слышат ее голос и начинают кричать еще громче. Где-то далеко проносятся машины. У кого-то лает собака. И где-то среди всего этого безумия в голову Рады буквально вколачиваются мысли и чувства девушки-цветка. Особенно чувства. Страх и ненависть. Лореа думает, что сейчас умрет. Она видит не Раду, нет. Она видит порождение ада.
– Ада нет! – шипит ей в ухо Рада. – Рая нет. Только мир, который ты видишь. Только мир.
Она снова заглядывает в налитые кровью глаза Лореа. Мысли девушки вспыхивают, словно фейерверк. Вспыхивают и гаснут. Снова и снова. Рада видит это, чувствует. Затем неожиданно все стихает. Даже кошки, и те сбежали куда-то. Лореа мертва. Рада разжимает пальцы, которыми сдавливала ее горло, и тело девушки падает тряпичной куклой. В груди немота. Она разрастается, расползается по всему телу.
Полицейские сирены. Далекие, призрачные, нереальные. Рада слышит их, но не придает этому значения. Патрульная машина медленно ползет по темной безлюдной улице, останавливается. Пара патрульных. Рада смотрит им в горящие жизнью глаза. Но для нее жизнь мертва, чувства мертвы, цели мертвы. Ей некуда идти. Некуда бежать. Ее жертва – Лореа, лежит у ее ног. Наручники на запястьях. Дорога в участок. В патрульной машине пахнет плесенью, рвотой, мочой. Мир становится чем-то механическим. Закрыть глаза, забыться. Кто-то спрашивает сигарету. В камере тесно. Пара потертых проституток. В коридоре за решеткой желтый свет.
– За что тебя забрали? – спрашивает Раду проститутка. Рада смотрит ей в глаза, но ответа нет. Ответ не имеет значения. Она уже мертва. Она не должна быть здесь. Не должна даже жить. Все закончилось где-то в Болгарии много лет назад. – Эй, ты что, глухая? – снова спрашивает проститутка, подходит, обыскивает карманы, бранится, что нет сигарет.
Рада не двигается, стоит, прижавшись спиной к холодной стене. Реальность дрожит, меняется. Сознание несется прочь, на темную улицу. Заглянуть в глаза Лореа, заглянуть в ее мысли. Маленькие мечты. Маленькие надежды. Где-то далеко смеется Аллан Монсон. У него красивая, белозубая улыбка. Он улыбается Лореа так же, как улыбался Раде, но на этот раз в нем нет притворства, нет отвращения. Лореа видит его живым. Для Рады он мертв. Для Рады он лишь оторванная голова, которую принес Гудэхи и бросил на ее кровать. Голова лежит на голубой простыне и улыбается, показывая окровавленные зубы. Рада словно снова оказалась в прошлом, словно время повернуло вспять. А голова Монсона вдруг начинает смеяться. Смех такой громкий, что у Рады начинают болеть уши. Трясутся стены, разбиваются окна. И в тот самый момент, когда кажется, что громче смех уже не станет, из черного пакета, толкая себя языком, выкатывается голова Вильды Монсон и начинает смеяться вместе с братом.
