– А почему он не вошел сюда как человек? – тихо, несмело спросила Мария Дишер, и ее приятель воззрился на нее с удивлением. – Я хочу сказать, – пояснила девушка под устремленными на нее взглядами, – что он мог бы просто дождаться дня и войти сюда. Ну, как постоялец. Если он хочет убить всех нас, он мог бы поселиться здесь, а ночью стать волком и… Почему он так не сделал?
– Хороший вопрос, – заметил Бруно в наступившей вдруг тишине. – Логичный такой. Я б лично так и поступил; для чего рваться в открытую дверь?
– Не додумался, – нерешительно предположил крестьянин. – Тупая зверюга.
– Человек, – наставительно возразил Ван Ален. – Об этом не забывай. И, откровенно говоря, мне самому этот вопрос кажется весьма интересным.
– С другой стороны, – подал голос фон Зайденберг, – и нам вопрос этот пришел в голову не тотчас, может статься, и в самом деле он просто не догадался до такого простого способа. А теперь кусает себе локти.
– Нам многое в голову пришло не сразу, господин рыцарь, но мы-то варимся в этом дерьме меньше суток, а он наверняка свои действия планировал. Стало быть, и времени поразмыслить у него было больше.
– Майстер инквизитор сказал, что мы о нем ничего не знаем, – заметил Феликс. – Может, он и в человечьем-то виде дурень попросту? А то мы таких не видали. Головой стену проломит при открытой двери.
– Ну, это навряд ли, – возразил охотник с сожалением. – Тупица сразу бы и начал с нас, не заботясь о лошадях, именно не догадавшись бы отрезать нам пути к отступлению – попер бы напролом. Нет, этот, может, и не профессор, но не дурак уж точно.
– Как вы выслеживаете ликантропов? – осведомился Курт задумчиво, и Ван Ален, непонимающе нахмурившись, молча сместил вопрошающий взгляд к нему. – Я разумею, – пояснил он, не дождавшись ответа, – схему ваших действий с самого начала. Ведь не по нюху вы их определяете и не следите за каждым жителем Германии, а не обернется ли кто ненароком. Как вы их вычисляете?
– Это имеет отношение к теме?
– Брось, – покривился Курт, – сейчас не время блюсти профессиональные тайны.
– Да нет никаких тайн, – раздраженно отмахнулся охотник. – Все несложно и скучно; все так же, как и у вас. Бывает, нам о том просто рассказывают. Бывает, доходят слухи – «а в таком-то селении оборотень завелся»… Или, бывает, где-то прошла молва об убитом зверем человеке – и мы просто проверяем на месте. Если успеваем, если есть возможность – осматриваем тело, пытаемся говорить с людьми… словом, все, как у тебя. Ну, а после отслеживаем, не случится ли чего похожего в окрестностях спустя пару дней или через месяц, два, три. Если похожее уже бывало неподалеку – это, соответственно, повод заподозрить.
– А потом, – продолжил за него Бруно, – под подозрение подпадают все пришлые и проезжие?
– Обыкновенно да. Эти ребята не особенно любят буянить в собственном месте жительства; к чему привлекать внимание?.. Предпочитают на охоту отправляться от дома подальше. Но слишком далеко уйти все равно или не успевают, или ленятся, или, бывает, теряют страх и осторожность и начинают пакостить в собственных угодьях. Когда припекает пятки, они просто перебираются на новое место. В этом благословенном государстве его благословенные управители напринимали таких благословенных законов, что творить можно все, что захочется.
– Не по душе – вали домой, – оскорбленно насупился крестьянин. – Понаехало вас тут.
– Я родился здесь, – с подчеркнуто дружелюбной улыбкой возразил Ван Ален. – Моя мать – немка. Это мой родной язык и моя земля. Так, к сведению. Я имел в виду лишь то, что законодательное право на свободу для семи из десяти немцев подразумевает возможность избегать контроля со стороны управляющих этой страной сил. Твори, что хочешь, только не попадайся и плати налоги. И не попадайся, если не платишь.
– Твой человек, – усмехнулся Бруно, пихнув начальство локтем. – Возьми себе в помощники, а я уйду на заслуженный отдых.
– Я все еще не оставляю надежды тебя перевоспитать, – возразил Курт серьезно. – Либерал-пацифист в стане инквизиторских служителей не должен оставаться без присмотра, это опасно для его души. Кроме того, до заслуженного отдыха у тебя еще четыре года.
– Кроме того, – оборвал охотник, – политические прения могут обождать. Могу я узнать, к чему были эти вопросы?
– Когда ты вел эту тварь, – кивнул Курт, – все было так же? Так же были расследования на месте и разговоры со свидетелями?
– Почти так же; за небольшими исключениями. Этот за собою слишком много трупов не оставлял, хотя, конечно, наворотил достаточно для того, чтоб не терять его из виду.
– Однако ты все же потерял, в конце концов.
– И нашел, как видишь.
– Вообще-то, – возразил Бруно скептически, – это он нашел тебя. Быть может, себя он позволил найти?
– Твой помощник – самостоятельно мыслящая единица или переводчик твоих мыслей?
– Мой помощник, несомненно, имеет jus suffragii
[18]
, — согласился Курт, – однако в данный момент его мысль есть выражение и моих выводов также. Да, имеется в виду именно это. Он сбил тебя со следа. А стало быть, он знает о тебе. Быть может, не только о тебе, но и тебя. Очно, id est. В своем общении со свидетелями ты, часом, не вывел подозреваемого? И тем паче – не дал ли ему повода это понять?
– Хочешь сказать, – неспешно подытожил охотник, – что мы с ним знаем друг друга в лицо?
– Как вариант. Это объяснило бы тот факт, что он не воспользовался возможностями, предоставляемыми этим гостеприимным обиталищем, в которое любой незнакомец имеет право войти и остаться. Возможно, дело именно в том, что он не незнакомец.
– Не знаю, – усомнился Ван Ален. – Не уверен. Подозреваемых не было. То есть – людей. Не было тех, кто привлек бы внимание в этом смысле. Разве что ему показалось, что я его заподозрил…
– Это значит, – хмуро предположил крестьянин, – что все мы попали в эту историю потому, что та тварь решила разделаться с охотником, который ее выслеживает?
– Ничего это не значит, – возразил Хагнер. – Это просто догадка. Многое объясняющая, но только догадка.
– А тебя никто не спрашивал, малец. Сиди-ка с мамой и во взрослые дела не лезь, что б еще в них понимал…
– Primo, – повысил голос Курт. – Высказывать теории, гипотезы, предложения здесь имеет право каждый. Хочу заметить, что на вопрос, который мы сейчас обсуждали, наше внимание обратила городская девчонка, у которой молоко на губах не обсохло.
– Это не молоко, – чуть слышно хмыкнул охотник, однако мысль развивать не стал, лишь согласно кивнув, когда он продолжил:
– Мы в таком положении, когда любые версии или суждения не отметаются сходу, а подвергаются тщательному осмыслению. Secundo. Браниться, цапаться, меряться годами, мозгами и прочими частями тела мы будем тогда, когда все происходящее останется лишь в наших неприятных воспоминаниях и моем отчете. Имейте в виду, что с течением времени желание набить соседу физиономию или покрыть худым словом будет все сильнее. Угроза снаружи, скверная погода, скука пополам с опасностью – условия, в которых у собравшихся в одном месте людей начинает течь крыша. Говорю это как знаток человечьей души; уж в этом факте, думаю, вы не сомневаетесь. К концу обозначенного Яном срока эта самая душа, да и вообще людская натура, запрячется так глубоко, что кое-кого из присутствующих и самого будет не отличить от той твари, что сейчас где-то там, за этими стенами. В каждом сидит зверь. Советую этого не забывать. Не спускайте его с цепи, начинайте следить за ним уже сейчас, или через день-другой мне придется ввести столь неприятную меру соблюдения порядка, как заточение в отдельной неуютной комнате. Это – понятно?
