– Знакомая история. До боли в спине, я б сказал.
– То есть, это правда? – усомнился Ван Ален. – Теперешние инквизиторы взращены Конгрегацией с пеленок?
– Ну, не с пеленок, хотя теперь, сдается мне, дело к тому и идет – кое-какие малообеспеченные мамаши начали подкидывать своих чад к дверям наших отделений. В последнее время этой малышни скопилось столько, что пришлось создать нарочитую службу для их воспитания; ну и, надо думать, не в метельщики мы их потом отдадим.
– И все-таки – с тобой-то как? «Академия святого Макария». Сейчас у всякого инквизитора на Знаке стоит ее эмблема; значит, каждый вышел из ее стен?
– Академия рекомендует (либо нет) к продолжению службы следователей старой гвардии и – да, все молодые дознаватели это ее выпускники. Я, к примеру. И – да, мы взращены Конгрегацией; только не с пеленок, что было б, думаю, легче, а с отроческих лет. Нас собирали по улицам, подвалам и тюрьмам, предлагая обучение вместо такой жизни или вовсе смерти. Охоты чему-то учиться тогда особенной не было, однако, когда с одной стороны маячит чернильница, а с другой – петля, выбор кажется очевидным.
– Не слишком стоящий стимул.
– Не скажи, – усмехнулся Курт. – Мне его хватило – на первые пару лет; а после… Бруно верно сказал: затягивает. Кого не затянуло, тот обучения и не продолжил.
– Жесткий отбор.
– Работа такая.
– А не особенно много инквизиторов по Германии, я посмотрю; я видал города, даже немалые, где их и вовсе не было. С чего, если вас вот так, как кур, разводят?
– А курьеры? – возразил Курт наставительно. – А помощники? А попросту священнослужители? А бойцы?
– А палачи, – докончил охотник; он пожал плечами.
– И это тоже. А писцы, а служители архивов, а эксперты, а медики et cetera… Не каждый станет следователем; к примеру сказать, среди моих сокурсников, кроме меня самого, Знак получили лишь шестеро.
– И ты доволен тем, что из тебя сделали?
– Я похож на человека, не удовлетворенного собственной жизнью? Или ты спрашиваешь, потому что сам не слишком рад тому, что тебе уготовил отец?
– Не знаю, – неуверенно передернул плечами Ван Ален. – Попервоначалу я об этом просто не задумывался; мне нравилось то, что мы делали. Понятно, не всегда – что ж приятного, когда какая-нибудь старая карга, узнав, что я под нее копаю, накладывает на меня порчу в виде поносных мук вкупе с сонливостью и периодическими потерями сознания… Но в целом – да. Повзрослел – и задумался. Хотя, нет, не так, – сам себя оборвал Ван Ален. – Это из-за брата. Он задумался раньше меня, и ему, надо сказать, эта жизнь с детства не нравилась. Ну, знаешь, неизменные переезды, друзей нет, вместо игр – тренировки, вместо деревянных мечей – железные ножи… Какое-то время он варился во всем этом, а не так давно плюнул и послал нас с отцом куда подальше. Не так чтоб рассорился, но охотничье дело оставил. Поступил в университет. На юридический.
– Это даже неплохо. Прикрытие в миру.
– Так себе прикрытие, – поморщился Ван Ален. – Вот если б он подался в инквизиторы – тогда это имело бы смысл… Он просто порвал всяческие отношения. Ни единой весточки за два года. Знаешь, я ведь сказал правду – я действительно тут случайно, и ехал я к нему. Просто эта история с вервольфами подвернулась под руку, один из них двигался в ту же сторону, что и я, вот наши и попросили принять участие. Вроде как попутно. Когда мы разобрались бы с тварями, я б поехал дальше.
– Едешь примиряться?
– Еду вбить в него толику совести, – буркнул охотник. – Отец пропал – более полугода от него ни слуху ни духу. Понимаю, такая работа, но… Вдруг. Вдруг он где-то, и ему нужна помощь?.. По крайней мере, хочу узнать, где и как он погиб, если так. Уж в этом-то деле он просто не может не помочь, не хватит же у него наглости просто отвернуться в таких-то обстоятельствах… Я надеюсь.
– А ты надеешься? – тихо уточнил Бруно, отвернувшись, наконец, от кровавых пятен. – Отыскать его – надеешься? Германия большая, и куда может забросить человека такого рода занятий…
– Есть зацепки, – вздохнул Ван Ален, потемнев лицом. – Судя по его поведению перед тем, как исчезнуть, он начал копать старую историю со смертью матери. Те стриги, что убили ее – ведь он упустил их тогда; в те дни он был не особенно-то обучен всему тому, что умеет теперь… Я успел побывать в родном городе – его там видели; думаю, я не ошибся. Он нашел что-то, какой-то след, и пытается их вычислить, вот только меня отчего-то в свои дела на сей раз не посвятил.
– Он пытается тебя защитить, – невесело, вскользь улыбнулся помощник. – И без того отец одарил тебя жизнью, которой не позавидуешь, полной опасностей и угроз, от такой жизни и сбежал его сын… Потерять второго – это удар из ударов.
– Значит, защищал он не меня, а себя. Мне двадцать шесть лет, я могу решать за самого себя хотя бы, рисковать ли мне собственной жизнью!.. Ерунда все это, – с усталой злостью отмахнулся охотник. – Просто у него нелады с совестью. Хотите, расскажу, почему он тот, кто есть, почему мать там, где есть, почему все так, а не иначе?
– Если хочешь; никто не принуждает, – возразил Курт, и Ван Ален раздраженно покривился:
– Ай, брось, Молот Ведьм, не полощи мне мозги. Ведь не досужее любопытство тебя одолевает? Ты ж от нетерпения сгоришь, если не узнаешь о каждом здесь все, что можешь. Эта одинокая краля с приплодом вчера с тобою беседовала – и, судя по ее лицу, выложила все, вплоть до подробностей потери девства. Не знаю, как ты это делаешь, может, в вашей академии этому учат – но с тобой, гад, тянет пооткровенничать.
– Не всех, – возразил он коротко, и Ван Ален понимающе хмыкнул:
– Ну, на то при тебе есть другие, кого тоже учат в вашей академии, да? а я расколюсь без палачей… Собственно, скрывать-то смысла нет, – посерьезнев, продолжил охотник. – Одно ведь дело делаем, так? Быть может, эти твари тебе когда попадутся, или… Не знаю. Может, просто я сам хочу кому-нибудь выговориться; согласись – инквизитор для этой роли самое оно. То есть, конечно, все наши уже давно в курсе и моей жизни, и отцовой, и наших семейных дрязг, и кое-кого из них порою тянет поиграть в исповедника, только, знаешь, все эти пересуды всегда кончаются одинаково: вижу, что осточертеваю им до синих ежиков, что слушают меня, а сами не чают потрепаться о погоде, о девках, о колбасе – о чем угодно, кроме работы и прочих гадостей. У самих проблем не перечесть, а тут я. Один я, что ли, такой. А это потребность души – перелить дерьмо куда-нибудь на сторону, из собственного кармана в чужой. У наших они и своего дерьма полны, так что чужое уже не лезет, посему время от времени ищешь пустой карман и вываливаешь все накопившееся туда. Правда, по этой логике выходит, что твои карманы набиты под завязку.
– У меня их не перечесть. Так скроили.
– Навряд ли, – усомнился Ван Ален. – Это должно быть изначально, заключено в натуре, не думаю, что способность переваривать скелеты из чужих и собственных шкафов можно воспитать. Я так и не научился… да и отец вот тоже. И бережет он не меня, как я уж сказал, а собственную совесть – боится, как бы карман не треснул, не то он в выплеснувшемся дерьме потонет. Я это не к тому, чтоб проявить непочтительность, просто знаю, что думает обо всей этой истории он сам. Если б он в свое время не сглупил, мать, быть может, осталась бы жива… А дело было так, – после мгновенного молчания пояснил охотник. – Обитая еще на родине, отец пробавлялся делами, я б так сказал, не совсем законными; а еще вернее – совсем не законными. В том смысле, что прибирал к рукам то, что плохо лежало, и выходило у него это так хорошо, что ради таких дел его нанимали те, у кого выходило плохо.
