— Вот уж действительно self-mademan, — весомо согласился дядя Катя и церемонно положил в рот кусочек ветчины.
Меня этот ваятель заинтересовал всерьез. С самого возвращения с Грианы и публикации «Дороги из красного песка» я находился в творческом поиске сюжета, достойного моего журналистского пера, и ненормальный скульптор и живописец из Риммии казался подходящей мухой, из которой опытный стеклодув вроде меня за пару минут изготовит полновесного и высокохудожественного слона.
— Мам, — обратился я. Привыкшая выступать в режиме монолога маман на мгновение замолчала и неизящно плюхнула котлету на край тарелки. — Ведь этот Мэё Гокхэ, наверное, и книг не читает, и фильмов не смотрит?
— Почему? — удивился дядя Брутя, до этого не особенно вслушивавшийся в слова сестры.
— Ему ж нельзя, при таком-то диагнозе, — ответил я, сделав страшное и значительное лицо. — Ладно, если он старых мультиков насмотрится и вообразит себя Белоснежкой или олененком Бемби. А если что-нибудь новое? «Полночную резню» Мэта Корстана решит оценить? Он что потом, схватит бензопилу и на улицы пойдет?
— О, Ферро, — вступилась за работника кисти и резца мама. — Я же несколько раз повторила тебе: мальчик — гений! Он создал для себя совершенно потрясающее приспособление: все необходимые качества его личности вытатуированы у него на запястье около наручных часов. Это же уникальная методика. Его врачи говорили мне, что четыре года тестировали разные варианты надписи — и в конце концов всего две или три недели назад нашли то, что нужно, — краткое, но емкое описание личности Мэё.
— И что, — произнес я с заметным сарказмом, — как только ему хочется схватиться за бензопилу, он думает: «Подходящий ли час для кровавой бани?» — смотрит на часы и снова становится самим собой?
— Действительно, Саля, — встал на мою сторону дядя Брутя, — зачем ему эта надпись — на запястье? Я понимаю, на ладони. Ладонь часто попадает в поле зрения, но какими тренировками можно заставить себя постоянно посматривать на часы? Или у него на почве шизофрении имеется какая-нибудь особенная хронологическая паранойя?
— Никакая не паранойя, — обиделась за юного мастера мама, — просто гипноз. Ему это внушили. Поставили подсознательную программу. И теперь он каждые десять минут смотрит на часы…
— …и заново подзагружает собственную личность! — договорил за нее я, не в силах сдержать восхищения отличным тризовским решением не самой простой задачки. — Эх, мутер, написать, что ли, про твоего юного гения. На безрыбье, как говорится…
— Вот именно, Ферро, безрыбье, — громко воскликнула мама, всплескивая руками, что всегда означало неожиданный поворот беседы градусов этак на сто восемьдесят. — Я вынуждена попросить тебя об одной услуге…
Я сделал внимательные понимающие глаза всемирно известного психотерапевта, специализирующегося на буйнопомешанных. Кусочек хлеба соскользнул со скатерти и был на лету проглочен Экзи. Мама сделала вид, что не заметила этого безобразия, не отводя от меня молящего взгляда, намазала бутерброд паштетом и будто бы ненароком уронила под стол. Последовал короткий влажный чавк, сопровождаемый дробным стуком молотящего по полу хвоста, и Экзи снова замер в ожидании подачки. Я, совершенно невзначай, задел вилку, на которую аккуратный дядя Катя пристроил пробку от винной бутылки. Он выпивал каждое утро пятьдесят граммов красного вина для чистоты сосудов и еще пятьдесят для очистки помыслов. Вилка сработала как катапульта, пробка взмыла над моим плечом, и через мгновение я услышал стремительный шорох и самый настоящий зубовный скрежет — Экзи цапнул пробку. Попытался прожевать, обиженно сопя, бросил и горестной рысцой потрусил на свою подушку, откуда принялся сверлить мне спину суровым инквизиторским взором.
— Ты совсем избаловала его, Саля? — наставительно начал дядя Катя.
— Это не мой пес, — парировала мама. — Пусть Брут с ним строжничает, а я буду баловать, сколько захочу. Ферро, не пытайся меня отвлечь! И отчего тебе вечно нужно изводить бедняжку? — Она вновь обратила свой взгляд ко мне, до краев наполнив его горькой укоризной.
— Я имел в виду не собаку, — буркнул дядя Катя, но мама сделала вид, что не расслышала.
— А я не извожу, а воспитываю, — отозвался я кротко. — Растет бобик как трава, безотцовщина. Дядя Брутя в командировках. Вот и разболтался паршивец, жрет все, что на пол упадет.
— Не долетает, — философски заметил дядя Брутя.
— Макаренко, — фыркнул дядя Катя.
Экзи, почуяв, что разговор о нем, застучал хвостом по бортику корзинки и завозился на своей подушке, но мама не могла позволить кому бы то ни было сбить себя с намеченной цели.
— Умоляю, Носферату, милый, убери у меня из ванной свой подарок, — молитвенно произнесла она. Как я и предполагал, рыбная тема настолько всколыхнула матушкин внутренний мир, что в ее серебристо-голубых глазах в тот момент разбегались концентрические круги сильного волнения.
Я прекрасно понимал, о чем речь, но упорно смотрел на нее с глубокомысленно-тупым выражением лица. Мама догадалась, что вместо чеховской паузы придется все-таки облечь просьбу в слова, и продолжила:
— Я не могу больше видеть этот ужасный грианский унитаз. Я не привыкла к тому, что сантехника совмещена с аквариумом. — Мама врезалась краем вилки в котлету.
Следует заметить, что восхитительное произведение унитазного искусства, которое я заказал на Гриане для моей родительницы, было не самым экстравагантным из того, на что способны помешанные на аквариумах грианцы, в особенности — чиггийские мастера. В посудине вполне классической для Земли формы среди десятка крупных синих водорослей плавало светлоглазое чудовище с желто-зелеными, как перья волнистого попугайчика, плавниками и кургузым хвостом цвета бирюзы.
— Но, мамочка, это же не только экзотика, это эстетика. Ты сидишь, думаешь о вечном, а под тобой плавают рыбы… — елейно произнес я, поскольку обожаю поддразнивать мою маман. В конце концов, все равно все делалось исключительно так, как повелевала королева-мать. Должна же у мужчин нашего семейства быть хоть какая-то отдушина в жизни.
И этой нечастой, но сладостной данью родственной мести являлись мои подначки и ловушки, в которые Саломея Ясоновна Шатова неизменно попадалась. Вот и сейчас она свела брови к переносице, метнула в меня острый орлиный взгляд и повелительно взмахнула вилкой:
— Вот именно, подо мной, только не рыбы, а рыба. Меня преследует ощущение, что она заглядывает непосредственно мне в кишечник, да и ей, знаешь ли, наверняка не нравится, когда кто-то садится голой задницей ей на голову, да еще и в туалет ходит. Надеюсь, это животное хотя бы не разумно?
— Да ладно, мам, — примирительно заметил я. — У рыбки такая же работа, как и у всех остальных. Мне вот, например, Михалыч точно так же ежедневно садится задницей на голову, а то, что ты выкладываешь перед своей рыбкой, по сравнению с тем, что делает при этом он, яблочное повидло. Вот и дядя Катя скажет. У них в деканате тоже одна такая задница сидит…
