— Шатов, ты что ж это… жалуешься?!
На симметричном лице Юла появилось такое надменно-высокомерное выражение, что я не смог сдержать улыбки. Это абсолютно свело на нет эффект от моей мастерски отыгранной тирады. Юлий облегченно рассмеялся и хлопнул меня по плечу, от чего по всему телу прокатилась неприятная волна, затихшая где-то в мозгу резким всплеском боли. Вцепившись пальцами в пуговицу пиджака, я заставил себя разжать челюсти и произнести: «Рассказывай». Юл мгновенно вывалил из карманов прямо мне на и без того не слишком чистые после разгрузки брюки какие-то тошнотворного вида мотки, усеянные ракушками и минеральными образованиями, которые язык не поворачивался назвать камнями.
— Вот! — торжественно заключил Юлий.
— Что «вот»? — переспросил я, косясь на лежащие на моих коленях связки ракушек.
— Книги, — с досадой объявил он. — Специально для тебя спер. Они там как раз на площади кого-то на костре жгли…
Видимо, от боли, общего переутомления и неприглядного вида саломарских летописей у меня разыгралась ксенофобия: перед глазами в мгновение ока предстали осьминогопауки, жарившие на огне мясо белых гуманоидных братьев. И без того не успевшая в достаточной степени развиться приязнь к саломарцам совершенно сошла на нет. Видимо, эти сложные чувства отчетливо отразились на моем бледном челе, так как Юлий поспешно заверил меня, что это было вовсе не то, о чем я подумал. И я в очередной раз удивился, как быстро не только людей, но и живущих рядом с ними остальных разумных существ поражает вирус непомерной самонадеянности, позволяющий им полагать, что они способны угадывать мысли других.
— Там просто очень, так скажем, своеобразное правосудие, — проговорил Юлий. — У них, если вина не доказана, применяется особая ритуальная процедура. У обвиняемого с шеи срезают какую-то штуковину, скорее всего, амулет, и бросают в огонь. И, если саломарец невиновен, должен явиться невидимый бог и погасить пламя. Или отсечь саломарцу что-нибудь лишнее, например голову, если обвиняемый этого самого невидимого бога разозлил.
— Ну и? — спросил я, чтоб не затягивать интригующую паузу.
— Потушил! — резюмировал Юл. — Н-да, в нашей системе правосудия их невидимый бог чувствовал бы себя крайне неуютно…
— И где ж ты все это выяснил? У саломарцев на площади спросил? — скептически заметил я, не слишком доверяя басням Юла, который, пользуясь тем, что проверить и опровергнуть его некому, мог и приукрасить свой рассказ до степени мистерии. Такая совершенно несвойственная андроидам бойкость фантазии за ним замечалась давно. Но в этот раз, видимо, Юл проявил недюжинную ответственность и передал все без преувеличений, поэтому обиделся.
— Так я ж тебе показываю. — Он снова тряхнул гроздью ракушек и сердито глянул на меня, не переставая краем глаза следить за дорогой, а левой рукой уверенно держать руль, так что машина с удивительным изяществом форелью скользила в автомобильном потоке. — Я это у них там прямо на площади и спер. Это вроде уголовного кодекса. На таком треножничке красиво висела. Они кинулись на невидимого бога смотреть, я подобрался и стащил.
— Надеюсь, у них эта штуковина не одна на всю их осьминожью цивилизацию. А то тебя совесть сожрет, — ответил я, но Юлий только усмехнулся и махнул рукой:
— Не-а, это она тебя сожрет, так как это ты мне карт-бланш дал. А я что, я андроид. Коррозия меня уже не берет, совесть — пока не берет. Так что и взятки гладки: я приказ начальства исполнял, — и он ухмыльнулся во всю ширину идеально спроектированного и выполненного на заказ рта.
Я хотел напомнить ему о его собственных словах, что он не робот, а человек, но усталость снова взяла верх, и я решил не отвлекаться на перепалки. В принципе симптом был до крайности тревожный, поскольку я, как журналист, отлично усвоил правило, что истина, даже тщательно скрываемая, в спорах не только рождается, но и выявляется. И если уж Носферату Шатов отказывается от хорошей словесной драки, значит, ему пора на металлолом. Я попытался собраться с силами, но произнес только «ладно», и Юлий снова затараторил:
— Слушай, я немного попереводил по дороге. Тут все больше про убийства, так что если совсем тоскливо, я могу и помолчать. Но, если хочешь, я тебе почитаю? Есть такие перлы. Мне даже нравится. — Он тряхнул минералами и ракушками и, словно четки перебирая их одной рукой, принялся ощупывать пальцами, разбирая рисунки: — Я уж переключусь на официально-деловой. Так нагляднее будет, — добавил он.
Я кивнул.
— О, вот прикольно, — воскликнул Юл немного погодя, видимо, найдя уже знакомый ему отрывок. — В случае убийства одного из граждан империи убийца обязан, отказавшись от собственного имени, звания, должности, всех наград и отличий, занять место убитого и продолжать жить его жизнью до самой собственной смерти либо, при обстоятельствах, смягчающих его вину, восемь годичных циклов с момента оглашения обвинительного приговора. В случае, если доказано участие в убийстве нескольких граждан империи, наказание делится между ними поровну либо пропорционально вине каждого. Срок замещения убитого в земной жизни может варьироваться от двух до восьми годичных циклов. Первым убитого замещает ответственный за повреждения, повлекшие за собой смерть. Если же такового определить не удалось, очередность отбывания наказания задается жребием. Представляешь, — захихикал Юл. — Если вообразить, что мы с тобой два саломарца и я тебя паче чаяния отравлю или, может быть, задушу, я официально стану Ферро Шатовым. Выходит твоя редакция после выходных на работу, и тут я. «А где Шатов?» — «А я за него». — «А что так?». — «Да я его укокошил вчера». — «А, понятно…» Умора. А если мы с Хлоей тебя вдвоем порешим, так мы еще и монетку бросать станем, кто у нас будет Шатовым по четным, а кто по нечетным…
Я поморщился, поскольку, как и многие, плохо переношу разговоры о собственной кончине.
— А давай лучше представим, что это я убийца, — при этих словах Юлий насторожился, ожидая контрудара, и не ошибся. — И после суда прихожу я к тебе домой и говорю: «Хлоя, дорогая. Это я, твой муж», — закончил я.
— Даже не мечтай, — взвился мой напарник. — Ты на Земле. В городе Санкт-Петербурге. Так что прошу не делать насчет моей жены даже мысленных допущений. Какого бы то ни было толка.
Я примирительно похлопал его по руке. Но Юл только фыркнул и уставился на дорогу. Хлоя всегда оставалась его основным и, возможно, единственным уязвимым местом. Только возле дома Отто Юл немного отошел и даже улыбнулся мне, открывая дверь машины.
— Штаб, сэр, — браво отрапортовал он. — Дислокация фюрера. А ракушки я вам на русский переведу, наберу и даже распечатаю…
* * *
Я не стал ввязываться в очередную словесную дуэль. Мой старый друг Отто Штоффе не дама, чтобы я защищал его честь от словоблудия Юла. Отто на данный момент был тем самым, «который может знать» — единственной ниточкой к тем, на чьи широкие плечи я собирался перевалить саломарское дело. Мне, даже с припусками на болезнь и самонадеянность, уже стало совершенно очевидно, что спустить саломарца в унитаз и самому выпутать дядю из паутины этого дела не получится. Настала пора сдаваться «соответствующим органам». Этот таинственный ливер залегал где-то глубоко в теле государства, и я всегда старался не делать резких движений и по возможности оставаться в стороне от засекреченной перистальтики страны. Увы, необходимость знакомства назрела, и ради спасения дяди придется навязать невидимым силам безопасности человечества отношения с одним носатым типом. И в помощники я планировал позвать Отто.
