— Гобелены нужно искать не дома, — поддержал я. — Сами мы их не найдем. Нам необходимо как следует тряхнуть Насяева. Тогда он себя выдаст.
— Как? — деловито спросил Санек.
— Элементарно, Ватсон.
Анна и Санек уставились на меня во все глаза, но я не стал выдерживать паузу:
— Наш профессор наверняка места себе не находит — сделка-то срывается. Ему нужно вывезти камешки на рынок. Гобелены могли погибнуть, и тогда все зря.
— И? — остановил меня Санек.
— И теперь мы можем заставить профессора немного поплясать под нашу дудку, — радостно резюмировал я.
— Оставь свои дурацкие иносказания, Ферро, — бросила Анна, — говори по делу, или я тебя убью…
Она была действительно рассержена, поэтому я не стал накалять атмосферу.
— Ладно, — миролюбиво ответил я. — Предлагаю объявить на пресс-конференции, что гобелены не погибли при взрыве. Что мы с вами, Анечка, — я подмигнул Анне, она фыркнула и резко перевернула страницу блокнота, — рискуя жизнями, спасли шедевры из огня. И все любители искусства смогут увидеть их сегодня же в каком-нибудь публичном месте, а потом, вечером, гобелены отправятся на проверку, где их со всей тщательностью исследуют на предмет малозаметных повреждений и чего-нибудь еще в том же духе. Тогда Насяев постарается вернуть себе гобелены до того, как их изучат и поймут, что они поддельные. И мы его возьмем…
— Лихо, — язвительно заметила Анна. — Только есть одна проблема — гобелены сгорели. Нам помогли бы настоящие работы Суо. Выдать их за полиморфы на выставке, поместив под стеклом, — раз плюнуть. Но без них что мы можем сделать? Или они припрятаны у тебя в рукаве?
Санек с досадой посмотрел на меня и покачал головой.
— Можно, конечно, использовать Уроса… — начал он.
— Не получится, — оборвала Анна Моисеевна, — он может скопировать что угодно, но что он будет копировать? Повторяю, у нас нет гобеленов Суо!
— В рукаве их, конечно, нет, но гобелены я вам достану, — резко ответил я.
* * *
— Шатов, ты — гений, — прошептала Анна, осторожно прикасаясь к гобелену.
Я обхватил ее за талию и легко поцеловал за ушком, но она была так поражена, что не заметила этого.
Гобелены действительно почти как две капли воды походили на те, что висели у Отто. Точнее, четыре из них. Остальные три отличались заметнее, но у любого знатока не вызвало бы сомнений, что автором этих полотен является великий Суо.
Автор стоял в паре шагов от нас, горделиво подняв худое бледное лицо и поглядывая в нашу сторону через длинные, как у теленка, ресницы. Правое запястье его было заклеено медицинским пластырем.
— Где ты взял этого парня? — шепотом спросила Анна, вновь и вновь дотрагиваясь до драгоценных гобеленов, словно не веря своим глазам.
— Мама, — шепнул я в ответ.
Без мамы, пожалуй, ничего бы не вышло. Но, как сказал бы наш безграмотный Санек, Саломея Ясоновна принесла саломарскому делу две огромные пользы: тридцать два года назад родила меня и рассказала мне о Мэё Гокхэ.
Именно он и стоял рядом с нами с пластырем на запястье и уверенностью в том, что он не кто иной, как великий риммианский мастер Суо.
Уговорить парня тоже помогла мама.
Мэё оказался скромным красивым мальчиком, а к таким Саломея Ясоновна знала самый верный подход — немного лести, намек на огромную пользу для человечества, обещание хорошей рекламы от журнала «Галактика слухов» и томный бронебойный взгляд Саломеи Шатовой.
Лечащих врачей мальчика и главного медикуса-покровителя Гокхэ, чем-то при первом знакомстве очень напомнившего мне Айболита, взял на себя наш доктор Марков — и теперь весь консилиум находился в комнате, с гордостью взирая на результаты труда.
Мэё перевоплотился буквально за десять-пятнадцать минут. Хватило чтения дневника Мастера и просмотра пары коротеньких документальных фильмов, запечатлевших процесс работы Суо над гобеленами коллекции Отто.
Мальчишка вскочил с дивана, бросился к столу и опустил руки в роанит. Материя приняла его почти сразу. С едва слышным шипением расступились под его пальцами белые, похожие на застывший гипс складки материала. Мэё закрыл глаза и запрокинул голову, словно опьяненный музыкой пианист. Его руки осторожно вытягивали из роанитового монолита цветные нити, которые он тут же резко вминал обратно, разглаживая рукой. Постепенно весь кусок ожил и зашевелился, задвигался под его пальцами, подобно живому существу, пополз по рукам мастера, касаясь острых локтей округлыми лапами-пластами.
Доктора переживали, что роанит может сорвать с запястья Мэё пластырь и помешать эксперименту, но худшего не случилось. Материал отступил, извиваясь и шипя. На его гладкой поверхности вздулись и лопнули радужные пузыри. Мэё, почти коснувшись грудью стола, резко развел руками, раздвигая материал в стороны, как огромный, непрерывно шевелящийся лист. Роанит послушно лег, снова белея. Мэё ножом разрезал лист на семь неровных частей.
Мастер приложил к лицу бледные, перепачканные тысячей цветов руки, после чего медленно, словно ловя в воздухе тополиный пух, провел пальцами по поверхности первого листа. Под этими прикосновениями роанит расцветал удивительными, неземными красками, пульсировал тысячей полутонов и теней, каждая из которых в этот момент жила и дышала. До того самого момента, как ладони Мастера покидали ее. И в этот миг прощания она замирала в порыве невыносимого страдания, и роанит твердел в сотую долю секунды, схватывая это последнее мучительное движение.
Семь гобеленов были готовы за каких-то полчаса.
Мэё открыл глаза, отряхнул перепачканные руки, мельком взглянув на запястье, и отошел в сторону, пропуская зрителей.
По правде говоря, я не разделял восторга Анны. Чудо копирования шедевров, защищенных от копирования самой природой, не слишком радовало меня. Я изучал Гокхэ.
За несколько часов, что мы готовились к эксперименту, я почти подружился с мальчишкой. Он здорово напоминал Юлия, каким он был в день нашего знакомства на далекой зеленой Гриане. Правда, Юлий всегда отличался безмерной наглостью. В моем новом друге Мэё наглость отсутствовала — в нем вообще было мало запоминающегося, однако, несмотря на это, он производил впечатление скромного и доброго мальчика. Но теперь, глядя на его надменно вздернутый подбородок и холодный блеск желтоватых глаз, я чувствовал непонятное напряжение, даже беспокойство.
Если парень сейчас действительно ощущал себя Суо, то я искренне рад тому, что не знаком с величайшим художником. Неприятный, видимо, был тип этот мастер Суо.
Анна вынула из сумочки новую пару перчаток.
— В закрепителе бы недельку подержать, — нежным шепотом приговаривала она, — у земного воздуха химия другая — не поплыли бы…
— Ты забыла сказать: «Моя прелесть», — шепнул я походя. Она покраснела до корней волос, но продолжала сворачивать гобелен с трепетной осторожностью.
