— Два комплекта царапин говорят о том, что Раранна сначала пришел к Насяеву — и об этом мы знаем. А потом сам от него ушел. Причем провел в помещении какое-то время, так что успели зарасти первые следы от асфальта на его конечностях! После выстрела Муравьева Раранна был жив. Насяев проводил его в космопорт, погрузил в аквариум, а потом убил. Причем я уверен, что ваши эксперты нашли след пороховых газов в тканях на лбу консула. Ему в голову стреляли в упор, а не с расстояния в полтора-два метра, как описывает Муравьев.
— Насяев отдал нам пистолет, из которого был убит консул. В обойме не хватает только одной пули. К тому же на оружии отпечатки только Муравьева, — продолжая подкармливать мою фантазию, подсказал Санек.
— Элементарно, — воскликнул я, ловя кураж от беспредела собственного воображения. — Насяев стрелял в перчатках, а обойму заменил. Консул ничего не подозревал до последнего момента и не мог сопротивляться.
— Но зачем Насяеву понадобилось убивать консула? К тому же сваливать вину на коллегу?
Я задумался, выбирая, с чего начать. Но собраться с мыслями мне не дали. В дверях появилась торжествующая Анна. За ней два оперативника ввели Павла Александровича Насяева. Следом еще двое внесли пару плоских темных чемоданов. Замыкали процессию сразу четыре молодых человека в форме, что тащили на руках Ирину Муравьеву. Пиджак ее был в пыли, шарфик сбился на сторону.
— Помогите Ирине Алексеевне, — скомандовала Анна, — положите ее на диван. Уважаемый Павел Александрович попытался усыпить ее хлороформом.
Едва Муравьеву опустили на диванные подушки, она чихнула, потерла глаза под очками и села.
— Что такое? Паша? — Она протянула руку к профессору, тот хотел подать ей свою, но наручники не позволили ему поступить по-джентльменски. Руку даме подал я.
— Ничего, Ирина Алексеевна, — проговорила Анна. — Ваш друг, профессор Насяев, усыпил вас, а потом забрал из запасника гобелены, которые завтра должны отправиться на экспертизу. Доза была рассчитана так, что вы пришли бы в себя через пять-десять минут, и профессор убедил бы вас, что вы всего лишь упали в обморок. Не так ли, Павел Александрович?
Насяев выдержал прямой и тяжелый взгляд Анны, но отвернулся, наткнувшись на полный слез взор Ирины Муравьевой.
— Я буду говорить только в присутствии своего адвоката, — заявил профессор.
— У вас будет возможность позвонить ему по дороге в отдел. К нам или к вам? — обратилась Анна к Саньку.
— К нам, Анна Моисеевна, к нам.
* * *
Ребята из отдела межпланетной разведки сработали быстро и на совесть. Уже через час мы были в отделе. За ночные допросы моих новых коллег едва ли погладили бы по голове, учитывая статус подозреваемого в научном сообществе планет Договора. Поэтому разговор с задержанными решили отложить на семь утра и по возможности придать ему полуофициальный характер. В допросной находились, вопреки правилам, не только следователь и подозреваемый. Учитывая, насколько запутанное попалось дело, одним следователем было не обойтись. Кроме Санька присутствовали мы с Анной, пара очень серьезных товарищей из числа «соответствующих органов». Прибежал и адвокат Насяева — сдержанный молодой человек с маленькой серебряной серьгой в правом ухе.
Возможно, мне, гнусному репортеришке из желтого журнальчика, эти суровые, закаленные на невидимых фронтах бойцы и не поторопились бы пойти навстречу, но у меня имелось мощное оружие массового поражения — следователь по делам о преступлениях в области искусства Анна Моисеевна Берг. Именно под ее честное слово мне разрешено было в первый и, возможно, единственный раз в жизни с космическим размахом строить из себя Эркюля Пуаро. Санек не стал закладывать голову, обещая, что я буду вести себя хорошо. Но и не возражал против того, чтобы я присутствовал на этом предварительном допросе и даже изредка открывал рот. Правда, мои маленькие серые клеточки вряд ли могли конкурировать с мозгом великого бельгийца, а скорее, напоминали жидкую манную кашу. Поспать удалось часа полтора, и то — на кушетке в каком-то пыльном кабинете. Но — на никотиновых пластырях и благодаря неустанной заботе Уроса — держался я неплохо.
Мне не только позволили слушать и смотреть на все происходящее, но и не запретили высказываться, что было с их стороны очень мило. Ребята из органов всегда проявляли чрезвычайную щепетильность в отношении фактов. Поэтому я мог оказаться полезен: делать предположения на пустом месте, собирать вероятную картину происшедшего по кускам и обрывкам. Какой спрос с журналюги? И то, что для сотрудника органов большая саперская ошибка, для работника прессы всего лишь неосторожный вираж профессиональной фантазии.
Несмотря на все улики, факты и даже то, что Насяев был пойман за руку при попытке выкрасть ценнейшие произведения искусства, в деле оставалось полно дыр. И шустрый лакей-профессор мог в любой момент шмыгнуть в одну из них как ящерица, оставив в руках следствия лишь свой склизкий хвост.
Пока мы рассаживались за столом, Санек подписал бумаги на освобождение Муравьева, а приятная молодая дама в таком же костюме и перчатках, как у Анны Моисеевны, привела госпожу Муравьеву.
— Скажите, Ирина Алексеевна, — обратилась к ней Анна, игнорируя Насяева. — Что в этих футлярах?
— В этом — два этюда Гарра из коллекции профессора. — Муравьева дотронулась дрожащей рукой до большого плоского чемодана. — А здесь, — она всхлипнула и с укором посмотрела на Насяева, — гобелены из коллекции академика Штоффе.
— Это так, Павел Александрович?
— Нет, — заявил тот уверенно. — В одном футляре действительно находится мой Гарр, а в другом — пусто. Я не брал гобеленов Штоффе.
Анна открыла футляр. Я не видел, что в нем, но знал, что гобелены там. Гобелены, созданные Мэё. Зато я прекрасно видел, как изменилось лицо профессора. Он до последнего мгновения был уверен, что в чемодане полиморфы, которые по его приказу, данному еще в музее, давно превратились в тонкую сеть черных нитей под подкладкой футляра.
— Брали, профессор, — проговорила следователь Берг, и в ее голосе зазвенела сталь. — Только это не гобелены из коллекции Отто Юльевича. Те семь шедевров погибли в огне.
— Гобелены все-таки сгорели?! — Ирина Алексеевна вскочила со своего места, не веря своим ушам. — Я же сама держала в руках те, что были спасены из огня! Вы не уберегли их?! Все семь риммианских гобеленов утрачены?! Вы хоть понимаете, что это значит для искусства, для мировой истории культуры?! Они же неповторимы! Они бесценны!
И мадам Муравьева обессиленно рухнула на стул.
— Успокойтесь, уважаемая Ирина Алексеевна. Вот ваши драгоценные гобелены, — сказала Анна, а Санек жестом пригласил ее открыть второй футляр. Ирина Алексеевна Муравьева бросилась к нему, но в футляре оказались только этюды Гарра. Анна Моисеевна взяла со стола нож для бумаг и вспорола бархатную подкладку. Муравьева восторженно вскрикнула и принялась осторожно вынимать оттуда семь гобеленов великого мастера.
