Ким сидела внизу, сбоку от лестницы, в пространстве, отгороженном для бортпроводниц первого этажа. Она приветливо улыбнулась Армену. Тут же изменив первоначальные планы, он, прощально похлопав Серегу по плечу, присел рядом с ней и сразу уловил тонкий аромат духов.
«Интересная вещь, — подумал он про себя, — нашу шмару, любую, самую крутую, надуши тем же самым — все равно так пахнуть не будет. Что-то здесь другое работает. Надо потом спросить у Художника…»
…Впервые он встретил Художника на вокзале, в Тбилиси. Тот сильно походил на нормального городского сумасшедшего и суетился в поисках номера пути, на который прибывал поезд из Москвы. Армен, в отличие от чокнутого, был «на работе» — фарцевал поддельными итальянскими джинсами. Сияющая лысина в сочетании с нечесаной седой бородой сразу привлекли его внимание. И, как выяснилось, привлекли на всю жизнь, вернее, на всю оставшуюся часть недолгой жизни Художника. Сразу и бесповоротно… А тот, кого тогда встречал Художник, оказался, как выяснилось потом, кинорежиссером Тарковским. Повод для знакомства с чокнутым случился минимальный — столкнувшись спинами, они крепко послали друг друга по линии матерей, отцов, родственников, всех вместе и каждого по отдельности, а также по линии их отдельно взятых простых и сложных частей и конфигураций. Но через пару часов, уже у него в доме, когда они вместе с гостем прикончили привезенную в подарок Художнику бутылку заморского коньяка «Хенесси», они же, в присутствии Тарковского, насмерть сцепились насчет мифотворчества Томаса Манна в его поздних произведениях. Тарковский слушал внимательно и молча, а когда Художник свалился, сказал Армену всего три слова:
— Ты должен снимать…
— Я знаю… — нетрезво согласился тот.
Домой Армен вернулся за полночь, притащив на себе подарок очнувшегося к тому времени Художника — огромный персидский ковер ручной работы.
— Дарю! — произнес Художник. — Могу доверить только тебе. Ни один сраный музей не достоин такой вещи — двенадцатый век!.. Ручной!.. Персидской работы!.. В смысле, наоборот…
— В-ва! — отреагировал писатель-фарцовщик и подарил Художнику три пары женских джинсов подросткового размера.
— Э-э-э-э… — ответил Художник, но подарок взял.
Конечно, он был божественно талантлив. Из осколков разбитой тарелки, коробки спичек и носового платка в течение пятнадцати минут он мог родить шедевр. И тут же расстаться с ним, легко и искренне, просто подарив первому попавшемуся на глаза жулику. С такой же легкостью, случайно встретившись с проходимцем года через два-три, мог гневно потребовать подарок обратно, особо не утруждая себя изложением мотивов такого странного своего поведения.
Рисунки, а позднее и живопись Гения, Армен впервые увидел тоже в доме Художника. Потрясение было столь велико, что он долго не мог прийти в себя. Что-то проросло в его уже вполне окрепшей, но несколько недоученной душе. Писательство, прихватив по пути фарцовку, отступило, уступив место цвету, движению, картинке…
Художник подливал масла в огонь:
— Ну, что, все теперь про нас понял, неуч? — и смачно хохотал, перебирая завитки волос на седой груди вечно измазанными краской пополам с грязью, истертыми подушечками своих божественных пальцев.
Первый, изданный в Союзе, альбом Гения в подарок Художнику привез Мастер, знаменитый аниматор. Только что он завершил свою «Сказочную повесть» и привез в Тбилиси копию картины, что называется, прямо с колес.
Мультфильм был снят в необычной технике, называемой в профессиональной среде «Перекладка». Движение на экране осуществлялось за счет едва уловимых глазом последовательных перекладок фиксированных объектов фильма. При этом персонажи оживали куда натуральней, чем в рисованом варианте. Они, словно распределяли вокруг себя живую волну, ничего, казалось, не делая специально, и оставаясь в заданном авторами образе.
При этом каждый кадр сопровождался удивительным эффектом — эффектом прорастающего волшебства, которое хотелось и, казалось, можно было потрогать руками.
На премьеру в Дом журналиста они пришли, слегка поддав со встречи. Художник представил Армена:
— Твой будущий студент. Исключительно опасен…
— В-ва! — нетрезво ответил Мастер. Это «В-ва!» впоследствии говорили все, кто хоть раз встретился с Художником, и это «В-ва!» не зависело уже ни от пола, ни от возраста, ни от профессии, ни от национальности его произносящего…
Зал был набит битком, и для них принесли стулья. Стулья были узкие, с низкой спинкой.
— Надо бы по два… — произнес Художник. — А то по трезвому делу с них запросто е…шься…
Раздались аплодисменты. Мастер на сцену не пошел, он просто поднялся и сказал, обращаясь к публике:
— Говорить ничего не буду. Просто смотрите…
Это было еще одно потрясение, гораздо более сильное… Это был шок… Все, что мучило Армена в последнее время, окончательно срослось и сомкнулось. Каким-то новым, другим своим умом, он вдруг понял, зачем… Зачем все… Вообще все… Он точно знал, что должен теперь делать. И как…
Через неделю, с билетом, паспортом и сотней в кармане, не посоветовавшись с родителями, он уехал в Москву поступать на Высшие режиссерские курсы, где преподавал Мастер, который согласился взять Армена на свой курс. Об этом позаботился Художник…
— Я — режиссер, — сказал он Ким, — Армен, — и, прочертив рукой в воздухе пару причудливых фигур, добавил: — Анимэйшн…
— О? Армэниан анимэйшн? — с неподдельным интересом переспросила она. — Грейт!
— Йес! — ответил он. — Армэниан, но я — Армен… Имя мое такое, — он положил руки на грудь, — нейм..
— Ай донт спик армэниан, — огорчилась Ким. — Куд би… парле ву франсэ? — предоставила она ему неожиданно свежий шанс.
— Ноу, — вздохнул Армен. — Ноу франсэ тоже…
Они посмотрели друг на друга и рассмеялись…
…Прошло полчаса, а они все никак не могли наговориться. Тарабарский, но по-режиссерски выразительный язык Армена, в сочетании с профессиональной понятливостью и юмором Ким, дали свои плоды. Отдельные лингвистические несовершенства вскоре почти перестали быть помехой на пути зарождающегося взаимного интереса сторон.
«Черт, как же узнать-то об этом… Деликатно… — его не отпускала навязчивая идея. — И чтоб не обидеть…»
И тут он вспомнил про врученную ему Дэвидом карточку.
«Там же гарантия оплаты, — восстановил он в памяти ситуацию. — Олл инклудед…»
Он залез в карман и выудил оттуда картонный прямоугольник.
— Вот, — протянул он его Ким. — Ай хэв вот! Олл инклудед… — он внимательно следил за ее реакцией.
Реакция была, как всегда, естественной и не более того. Ким мило улыбнулась, прочитала содержимое и сказала:
— Грейт! Конгратьюлэйшнз!
«Черт! — подумал он. — Что же она такое сказала? Кон… и чего-то там… Это значит „да“ или значит „нет“, интересно? Не у Мырикова же идти спрашивать?..»
