Мои университеты
У Горького – это Волга, лямка бурлака. У меня, конечно, ничего подобного не было. Не было тяжелого изнурительного труда. Но физического труда я не боялся. Не избегал. Еще мальчишкой все научился делать своими руками – и столярную работу, и слесарную, и паял, и модели электромеханические делал. На Литейном комната зимой обогревалась печкой. Наши дрова хранились на втором дворе дома, в низком подвальном помещении. Рядом с поленницами соседей. Никто их не огораживал, не охранял. Случаев воровства не наблюдалось. С десяти лет моей обязанностью после школы было протопить печку. Спускался в подвал, колол дрова, складывал в мешок и относил домой по крутой высокой лестнице. Лифта в доме не было. Сразу после поступления в институт – колхоз. Нас направили в деревню с выразительным названием «Гнилки». Студентам колхоз выделил избу. Мы сколотили нары. Там и жили. Еду себе готовили на огне в огромных кастрюлях. Часть продуктов привозили с собой. Тушенка, каши. Колхоз давал картошку, овощи, молоко, хлеб. Работали на полях. Занимались уборкой. Каждый старался отличиться, сделать объем работы побольше. Так было принято. Такая была молодежь. Я тоже старался. И хотя силенок было не занимать, я тогда уже был чемпионом Ленинграда по академической гребле, ну никак не мог я выбиться в передовики. Сноровки не хватало. В передовиках у нас были ребята и девчата, приехавшие из провинции, в основном из Белоруссии. В колхозы ездили работать каждый год. Приходили первого сентября на учебу. В институте проводилось собрание. Объявлялось: когда, куда, с кем, кто старший, какие продукты купить, что взять с собой. И – на месяц помогать стране в уборке урожая. Осеннюю работу можно было заменить летней стройкой. В одно такое лето меня направили копать котлованы под фундаменты будущих домов. С нуля возводился район Малой Охты. Кто мог подумать, что через несколько лет мы с родителями получим квартиру именно там и переедем жить именно в этот район? Окончил институт. Распределился, пришел на работу – сразу в колхоз. Там работали больше для галочки, для блезира. Позже было принято направлять сотрудников на овощебазы для переборки овощей. Ненадолго – на день, на два. Так продолжалось до девяностого года. Это было даже тогда, когда я работал в Академии наук. Бездарная показуха. Научные работники, аспиранты, кандидаты, доктора наук с приличными зарплатами делали вид, будто они что-то делают. К девяти приезжали на овощебазу. В десять приходил представитель, разводил группы по разным складам. К полодиннадцатого добирались до места работы. Приходил другой человек, проводил инструктаж. Давал тару. В одиннадцать приступали к работе. В час – обеденный перерыв, перекус. В два понемногу приступали к работе. В три – может, пора заканчивать? Вызывали представителя. Ну хоть что-то сделали – и слава богу. А можно взять с собой овощей, морковку, капусту? Возьмите немного, это разрешается. План почему-то всегда выполнялся. За выполнением плана следил лично парторг института, доктор наук, между прочим. Откровенное издевательство над здравым смыслом. Да уж. Никак не университеты Алексея Максимовича. Ничего бы не случилось, если бы у меня не было этого дурацкого опыта. Но что было, то было. Ни от чего в своей жизни я не отказываюсь. У каждого свои университеты, своя школа жизни. У меня свои были. Расскажу о настоящих университетах.
Первым университетом была коммуналка. Соседи по коммуналке – дядя Петя, его жена тетя Женя, их взрослый сын Толя – хорошие были люди. Они, конечно, не доводились мне дядей и тетей, но так было принято называть взрослых. Имена-отчества тогда не практиковались в быту, не пролетарское это дело – фигли-мигли разводить. Первым на кухне появлялся толстый добродушный дядя Петя. На кухне была дровяная плита и отдельно – газовая плита. Дядя Петя выходил в ядовито-голубом нижнем белье, не важно, есть кто на кухне, нет ли. Зажигал газовую духовку, вставал к ней поближе – грел задницу. Обязательный ритуал перед уходом на работу. Тетя Женя – приветливая, рано состарившаяся черноволосая женщина с худым темнокожим лицом. Она не работала и по просьбе матери иногда приглядывала, чем я занимаюсь. Хотя после ухода Надежды Даниловны я сам управлялся со всеми делами – и переодеться после школы, и протопить печку, и поесть, и уроки сделать. Но матери было спокойней, что в квартире есть пара небезразличных глаз. Толя был невысокий складный блондин, похожий на Утесова. Работал водителем. Перед уходом на работу обязательно чистил туфли – только носки. Остальное не видно – тогда носили очень широкие клеши. Толя был очень добрым, но непутевым – все время попадал в какие-то передряги. Много раз его забирали в отделение милиции. И с женщинами ему не везло, подружек находил – одна стервозней другой. Но у Толи был талант. Толя фантастически красиво свистел. Думаю, что он мог бы выступать на эстраде. Если Толя был дома, из их комнаты постоянно доносились рулады – популярные песни, романсы, арии из опер. Тетя Женя часто советовалась с Любовью Львовной, моей матерью, что же ей делать с этим беспутным Толей. Мать, сидя с королевской осанкой за кухонным столом, обсуждала проблемы с тетей Женей и Толей, не торопясь что-то объясняла. Не знаю, помогали ли им ее советы, но оба возвращались в свою комнату заметно успокоенными.
А потом дядя Петя и тетя Женя получили квартиру, и соседкой стала одинокая мама с девчонками Ирой и Ниной, шестнадцати и восемнадцати лет. Начался коммунальный ад. Эти женщины были постоянно в борьбе. За места на кухне, за конфорки на газовой плите, кому идти в туалет, кто должен занимать ванную комнату. В какой-то момент в ванной неожиданно появились утки и сено. Был и такой эпизод. Соседи не понимали, что ванна – для того, чтобы мыться. Сколько платить за свет? В квартире появились две раздельные электропроводки, два счетчика, два раздельных освещения в местах общего пользования. Женщины боролись за свое место под солнцем так, будто это был «их последний и решительный бой». Крики, споры. Наши вещи сдвигались без объяснения, иногда выбрасывались. Холодильников тогда не было. Продукты и приготовленная пища хранились между дверьми или за окном. Время от времени нам в обед подливали какую-то дрянь. Через пару лет младшая, хорошенькая склочная Ира, вышла замуж за военного; ее мужа мы редко видели, он больше бывал в части, зато появились двойняшки – мальчик и девочка. И куча пеленок, развешанных буквально везде. Это добавило женщинам аргументов в их постоянной борьбе за свои законные права. Как моя мать все это выдерживала? Как сохраняла спокойствие? Мудрость, доброжелательность и выдержка сделали чудо. Прошло время, сестрички получили отдельное жилье. Их мать сохранила за собой комнату. Она теперь редко появлялась на Литейном. Больше времени проводила с дочерьми, помогала им устраивать свою жизнь. Со временем она уехала насовсем. Но долгие годы после этого она еще приезжала к Любови Львовне, иногда – одна, иногда – с дочерьми. Чтобы поговорить. Поделиться. Посоветоваться, как поступить. Я, конечно, не участвовал в отгремевших коммунальных баталиях, но слышал краем уха тихие разговоры родителей о проблемах, которые нам создавали сквалыжные соседи. А потом был свидетелем нерукотворного чуда, сотворенного ангельским терпением моей матери. Мало хорошего в этой коммунальной экзотике. Теперь – экзотика, тогда – правда жизни. И – школа жизни. Как ни посмотри – тоже мои университеты.
