В это время вздыбленные пролеты Дворцового моста дернулись и стали сходиться.
– Это Еся. Она моя несчастная любовь. А это Влад, он придурок и московский пустой бамбук.
Еся вдруг заплакала и потащила меня к такси. Влад разводил руками нам вслед в том смысле, что он, конечно, деликатный человек, но, может быть, хотя бы пива выпьем.
– Угол Большого и Карповки, – Еся захлопнула дверцу, – никогда не называй меня несчастной любовью. Никогда не знакомь меня со своими друзьями. Пожалуйста.
Она стала рыться в сумочке, доставая оттуда мятные конфеты, прокладки, записную книжку, презервативы, плюшевого щенка и, наконец – салфетки, чтобы вытереть нос.
В начале Большого проспекта было пусто и гулко.
– Это место, где я родилась. Видишь, вон там, на брандмауэре, единственное окно. Это кухня. Там на стене висит топор для разрубания мяса, сделанный в форме лисы, там есть черный ход и гудит колонка.
– Там живут твои родители?
– И сестра.
– Ты про них никогда не говорила.
Я был в мягких мокасинах, она – на каблуках. Мои шаги были бесшумными, ее – разносились эхом от стены к стене. Помоечная кошка, когда мы проходили под аркой, перебежала нам дорогу и оглянулась на нас, как на врагов. В зубах у кошки была мышь.
В этой тишине звонок моего телефона прозвучал как гром, как оркестр. В два часа ночи. На совершенно пустой улице. В гулкой арке.
– Алло.
– Разбудил? Спишь? – Это звонил человек, звонок которого для каждого архитектора означает взлет карьеры, деньги, славу, все, что хочешь.
Еся говорила:
– Видишь вон там на доме напротив орел, каменный орел с отбитой головой? Он на самом деле огромный. Я когда была девочкой, мы залезали на крышу и гладили орла, а голова у него болталась на проволоке.
И телефон в другое ухо:
– Слушай, у меня есть для тебя работа. Ты в Питере? Бросай все, бросай своего лысого, слезай со своей девки, садись завтра на поезд и приезжай.
И она:
– Здесь мы играли в резиночки. Я лучше всех прыгала в резиночки.
И он:
– Понимаешь, старик, я, кажется, все так здорово придумал, что мне уже даже скучно. Мы точно уберем всех.
И она:
– Вот это задняя дверь молочного магазина. Ночью приезжала машина, грузчики ругались и разгружали ящики. Помнишь, тогда еще молоко было в стеклянных бутылках. Они звенели. Я лежала в полной темноте, смотрела в потолок и слушала ругань и звон.
– Короче, приедешь?
– Приеду.
– Завтра?
– Послезавтра, – отбой. – Еся, послушай, выходи за меня замуж, хочешь?
– Да.
– И поедем жить в Москву.
– Да. Что я там буду делать?
– То же, что и здесь. Вспоминать про прыгалки.
Следующий день прошел для меня как одна минута. Когда я тихонько встал, Еся спала. С утра я ничего не ел. Я явился в контору написать заявление об уходе и узнал от своего начальника отдела кадров, что уже месяц как уволен по статье за нарушение трудовой дисциплины. В моем кабинете сидел молодой человек родом из Гатчины. В кабинете же он и спал, поскольку экономил деньги и не хотел снимать квартиру.
– Ты бы помылся, что ли, – сказал я, забирая из ящиков свои бумаги и сталинскую мраморную пепельницу.
Потом я подумал немного и назвал ему сумму заработной платы, которую получал на его месте. По моим расчетам, моя заработная плата превосходила его заработную плату раза в четыре. Из конторы я зашел в ресторан и впервые за время своего знакомства с Есей пообедал без нее. «Утку по-пекински наш повар разделает в вашем присутствии на триста одинаковых кусочков».
– Только скажите повару, чтоб не устраивал тут цирк и разделал утку на кухне. И принесите Коннетабль Тальбо.
– Прекрасный выбор.
– Вы его пробовали?
Потом я поехал домой, застал Есю в халате, одел ее, как одевают маленького ребенка, и потащил в магазин. Я вдруг подумал, что невозможно терпеть на девушке ту чудовищную разновидность дешевых шмоток, которая претендует на элегантность.
Мы провели в магазинах шесть часов. Она крутилась перед зеркалом, закатывала глаза и говорила:
– Ну невозможно же покупать платок за триста долларов.
Я купил ей два платья, трое штанов, четыре блузки, три пары туфель, платок, раз уж она не носит никаких украшений, туалетную воду. Себе – пиджак, два галстука, две сорочки.
Оставалось время только на ужин. Еся спросила, та же ли это Вдова Клико, про которую пишет Пушкин. Еще она спросила меня, как пользоваться рыбной вилкой, и оставила на бокале след от губной помады.
На вокзал мы приехали за две минуты до отхода поезда. Еся смотрела в окно, прыгала на кушетке спального вагона и говорила:
– Можно, я буду загадочно улыбаться?
За окном проплыла платформа, ужасно одетые опухшие люди, кирпичные строения, в которых никто не живет, мертвые полупотрошеные поезда в тупиках, Обводный канал, женщина с флажком, мужчина на велосипеде, гаражи, миражи. Еся оделась в шелковую пижаму с фиалками и, забравшись под одеяло, спросила:
– А где мы будем жить?
– В доме Нирнзее. Как твоя щека?
– Все прошло. Где это?
– В самом центре Москвы, на Тверской.
Она улыбнулась и заснула. Она спала и улыбалась. Поезд из Петербурга в Москву идет девять часов. Она говорит, что за эти девять часов разлюбила меня.
Любовь феминистки
Что вы делаете сегодня вечером
Главную героиню нашей истории зовут Оксаной. Это имя придумал ей я, потому что под настоящим именем не принято рассказывать о любви. Ей сейчас двадцать восемь лет, а во время описываемых событий было девятнадцать. Она только-только вышла из того возраста, когда все девушки похожи на кукол и глаза их не выражают ничего, кроме коровьего любопытства. Литературных впечатлений больше, чем жизненных, и от этого мозги набекрень. Она жила предчувствием, то есть таким состоянием, за которым неминуемо должны начаться чувства. Училась в институте. Боялась мужчин. И от страха читала феминистские книжки.
Книжки утверждали, что в мире, придуманном мужчинами, мужчина может выбрать себе женщину, сделать первый шаг, соблазнить, затащить в койку, потом поматросить и бросить или честно жениться – неважно. Важно, что инициатива всегда принадлежит ему, это несправедливо, и с этим надо бороться.
Оксана решила бороться. Много раз, закрывая глаза перед сном или, наоборот, широко раскрывая перед зеркалом, Оксана говорила воображаемому избраннику: «Что вы делаете сегодня вечером?.. Я вас люблю… Не хотите ли зайти ко мне на чашку кофе?..» Воображаемый избранник при этом смущался, краснел… А дальше Оксана не могла ничего придумать, потому что не знала, как бывает даже в тех случаях, когда все эти слова говорит мужчина.
