Большая часть населения ничего про ваучерную приватизацию понять не могла, а только злилась и ругала власти. Публика поумней, более или менее экономически подкованная, представляла себе ваучерную приватизацию примерно так. Вот есть же несметные богатства, которыми, принято было думать, обладает Россия. Есть же земля, ее недра, промышленность, возведенная в сталинские времена силами заключенных ГУЛага, есть торговля, есть предприятия общепита — в советское время все это было государственным, а теперь становится частным, то есть делится поровну между всеми гражданами России. Казалось почему-то, что каждому гражданину должно достаться по внушительному куску. Теоретически на ваучер можно было купить акции какого-нибудь прекрасного предприятия, и некоторые люди даже сделали это, дождавшись конца аукционов, когда за ваучер действительно возможно стало получить немножко акций «Газпрома» или других подобных предприятий, способных дорожать.
Некоторые люди так сделали, но большинство — нет. Большинство вложило свои ваучеры в ваучерные фонды, предполагая, что фондами этими заведуют профессиональные инвесторы, и уж они-то лучше разберутся, как выгоднее ваучер вложить. По советской привычке люди поспешили делегировать свое достояние черт знает кому.
Трухачев по крайней мере особого доверия к ваучерным фондам не испытывал. Трухачев предполагал, что ваучерные фонды обманывают своих клиентов, но пока не понимал, как обманывают. Это интересно было выяснить, и еще интереснее было рассказать людям о том, как их обманывают, да рассказать так, чтобы и самого тебя при этом не убили за слишком глубокие знания и слишком длинный язык.
Даже уже и в названии многих ваучерных фондов было некоторое мошенничество. Один из фондов, например, назывался «Московская недвижимость» при том, что по закону недвижимость ваучерной приватизации не подлежала. Название было нечестным, фонд рекламировал себя слоганом «Московская недвижимость всегда в цене», однако назвать владельцев фонда «Московская недвижимость» мошенниками на том основании, что ни одного ваучера в московскую недвижимость они вложить не могут, было так же сложно, как сложно назвать мошенниками производителей автомобиля «Волга» на том только основании, что им не принадлежит великая русская река.
Реклама ваучерных фондов тоже отдавала мошенничеством. «Первый ваучерный фонд», например, рекламировал себя фразой «Первый ваучерный — всегда первый». Это было бессмысленное хвастовство, но, согласитесь, бессмысленное хвастовство и мошенничество — не одно и тоже. Для обвинений требовались более глубокие основания.
И вот однажды влиятельнейшая по тем временам газета «Известия» предложила КонфОП совместный проект — инспекцию ваучерных фондов. «Известия» покупали ваучеры, сотрудники КонфОП шли из фонда в фонд, прикидываясь молодыми супружескими парами, и в каждом фонде вкладывали по паре ваучеров. Каждый свой шаг сотрудники КонфОП должны были протоколировать, и результат их инспекции публиковался в «Известиях».
Разумеется, нарушений в деятельности ваучерных фондов было хоть отбавляй. Но главное и наиболее частое — фонды скрывали финансовую отчетность, которая по закону должна была быть открытой. «Требуйте финансовую отчетность», — советовал Трухачев потребителям, хотя сам толком не знал, что там такого прячут в своей отчетности ваучерные фонды и куда надо смотреть, если какой-нибудь ваучерный фонд вдруг свою отчетность откроет.
Додумался Трухачев только тогда, когда было уже поздно и ваучерные фонды стали лопаться, как мыльные пузыри.
Дело в том, что человек (назовем его Н.), вложивший свой ваучер в некоторый ваучерный фонд, напрасно думал, что если фонд купит на этот ваучер акции «Газпрома», то Н. станет акционером «Газпрома». Ничего подобного. Акционером «Газпрома» становился в таком случае фонд. А Н. был всего лишь акционером фонда. Если бы по акциям «Газпрома» выплачивались дивиденды, фонду пришлось бы, пожалуй, часть дивидендов выплатить Н., а часть оставить себе на администрирование, зарплату сотрудников, аренду помещения и прочая. Но дивидендов в те времена не выплачивали ни по каким акциям. Денег не было, прибыли не зарабатывал никто, кроме торговцев импортным ширпотребом. И долго ли, коротко ли, Фонду приходилось (по сговору ли или Бог уж им судья) продать акции «Газпрома», купленные на деньги незадачливого Н., и заплатить зарплату сотрудникам фонда, которого Н. являлся акционером. Довольно скоро фонд окончательно разорялся. Акции «Газпрома», купленные на ваучер несчастного Н., принадлежали к тому времени уже третьему лицу. А Н., получается, просто платил зарплату людям, которые на его ваучер купили акции и перепродали неизвестно кому.
Это было мошенничество, конечно. Освященное законом мошенничество. Но когда Трухачев механизм этого мошенничества понял, было уже поздно, ваучерные фонды разорились и на телефон горячей линии КонфОП звонили уже не вкладчики ваучерных фондов, а вкладчики финансовых пирамид.
Ваучерных фондов в России были десятки. Финансовых пирамид в России были тысячи. Сотрудники КонфОП, глядя на компании «МММ» или «Хопер-Инвест», даже и не сомневались, что перед ними финансовые пирамиды. Если человек инвестировал сто рублей, а через месяц ему выплатили триста, трудно (хотя теоретически и возможно) предположить существование такого бизнеса, который приносил бы ежемесячно двухсотпроцентную прибыль. Гораздо легче предположить, что старым вкладчикам проценты платят деньгами новых вкладчиков, каждый месяц растят и растят пирамиду, и однажды пирамида рухнет. Проблема была только в том, что назвать компанию, ворочающую миллионами долларов, финансовой пирамидой — это значительная смелость и значительная глупость. Будешь убит строителями пирамид или сядешь по их же иску за клевету, а самое обидное — что люди, чьи деньги ты пытался спасти, не поверят тебе или поверят, но все равно вложат деньги в пирамиду.
Дело было не в том, что люди не понимали, как устроена финансовая пирамида. Дело было в том, что каждый надеялся оказаться в числе того меньшинства, которое на пирамиде выигрывает, а не в числе большинства, которое теряет свои деньги. Это было авантюрное время. Люди видели нуворишей на улицах и по телевизору. Они видели тех, кто выжил, и тех, кто избежал разорения. Они не видели тех, чьи аляповатые могилы заполняли кладбища со скоростью, достойной войны.
Инженер, учитель, врач или рабочий середины 90-х получал несусветно маленькие деньги, жил впроголодь, или выращивал овощи на огороде, или приторговывал чем-нибудь, или побирался у богатых родственников. Вложить и потерять зарплату в финансовой пирамиде ничего не стоило. А вот вложить и заработать три тысячи процентов годовых — это была неплохая сделка, рискованная, но весьма выгодная.
КонфОП даже и не пытался всерьез с пирамидами бороться. Профессор Аузан удивлялся только: неужели государственные власти не видят, что пирамиды эффективнее банков? В Сбербанке 1994 года нельзя было положить деньги на счет в Москве, а снять в Хабаровске. В «МММ» можно было. Аузан удивлялся: неужели, когда рушатся пирамиды, государство не понимает, что отыскивать деньги вкладчиков, молниеносно передаваемые по цепочке подставных фирм, должны не два десятка юристов КонфОП, а спецслужбы? Аузан недоумевал: зачем правительство обрушило «МММ»? Конечно, «МММ» — пирамида, но в нее вовлечены миллионы российских граждан, и государство должно быть заинтересовано, чтобы пирамиды не рушились в одночасье, а оседали постепенно, как весной оседают сугробы. Или? Или государство причастно не только к разрушению пирамид, но и к их строительству?
