– Я ему сказал знаешь что? – говорил этот человек. – Я ему сказал: «Уходи отсюда! Ты был мне нужен четыре дня назад, когда мой сын сидел там в школе под бомбой и никто, кроме Аушева, не торговался за него. Ты мне был тогда нужен. А теперь ты не нужен мне. Уходи». И он ушел.
Под вечер Марина встречалась с женщинами. С матерями погибших детей. В каком-то Доме культуры, в совершенно пустой комнате. Впервые на столе не было еды и не было водки. Женщины говорили все вместе, и Марина не понимала, что они говорят. Она разобрала только, что в Осетии, если по улице идет женщина в черном траурном платке, то даже старики встают из уважения к ее горю. Марина пыталась говорить этим женщинам о юридической поддержке, но они только плакали.
Ближе к ночи Саша с Виссарионом повели Марину еще в один дом, к человеку по имени Тотраз. И там был накрыт стол, и на столе были три пирога, мясо, овощи, зелень, сыр и водка. Марина пыталась отказаться, потому что пила и ела весь день. Но Виссарион объяснил, что отказаться неудобно: Марину тут весь день ждали и специально для нее готовили ужин.
Тотраз весь вечер молчал. Он только достал с полки фотографию девочки лет четырнадцати и сказал, что это его дочь. И что девочку звали Агунда. Говорил Виссарион. Он говорил тосты. За Большого Бога, который смотрит на нас, который милостив и справедлив… За святого Георгия, который небесный воитель и защищает нас, и ангельские легионы которого…
В перерывах между тостами Саша рассказывал, что после штурма подобрал в подъездах окружающих школу домов тубусы от термобарических огнеметов. Что по инвентарным номерам будет легко определить, что из этих огнеметов стреляли по школе федеральные солдаты, что пожар и взрывы, от которых погибли дети, возникли, стало быть, по вине федеральных войск и что никто из членов приехавших из Москвы комиссий не хочет слушать его и не хочет смотреть на собранные им тубусы.
К полуночи Марина была уже совершенно пьяна. Она встала, поблагодарила Тотраза за гостеприимство, сказала, что поедет в гостиницу и что провожать ее не нужно.
– Хорошо. – Тотраз улыбнулся. – Я сейчас позвоню племяннику, он приедет на машине и отвезет тебя.
– Не надо. – Марина решительно мотнула головой и чуть не потеряла равновесие от этого. – Я сама. Я поймаю такси.
– Первый раз на Кавказе? – улыбнулся Тотраз снова. – Девочка, здесь блондинки не ловят одни такси по ночам.
– Тогда где у вас можно покурить, – спросила Марина, опять не подумав, что это Кавказ, и женщины здесь не курят, во всяком случае так, чтобы об этом знали мужчины.
Тотраз улыбнулся снова и сказал Саше:
– Отведи ее на кухню.
Они курили на кухне. Это была крохотная пятиметровая кухня в хрущевской квартире. Саша что-то рассказывал. Марина не понимала. Прошло сколько-то времени и выкурено было сколько-то сигарет, когда Марина обнаружила вдруг, что стоит, зажатая в углу между столом и холодильником, и что Саша, огромный по сравнению с ней мужчина, обнимает ее за плечи. «Дура, – подумала Марина, – вот дура!» Глупо было кричать «убери руки!» человеку, с которым проплакала вместе весь день. Глупо было звать на помощь Виссариона или Тотраза и строить из себя недотрогу, раз уж ты сидишь и разговариваешь за столом с мужчинами, раз уж пьешь с ними водку и куришь с ними на кухне. «Дура!» – подумала Марина, закрыла глаза и не сопротивлялась, когда Саша совсем уже решительно сграбастал ее в объятия.
Огромными своими ладонями Саша облапил Маринину голову и приблизил ее лицо вплотную к своему лицу. Она ждала поцелуя. Но поцелуя не последовало. Она чувствовала на губах Сашино дыхание, но мужчина не касался ее губ. Она открыла глаза. Саша посмотрел ей в глаза в упор, как расстреливают, и прошептал:
– Помоги нам…
– Что? – пролепетала Марина.
– Помоги нам.
Глава 3
Виссарион Асеев: мужчина за столиком справа
Звуки, от которых проснулся Виса Асеев, были сродни разрывам петард или хлопушек. Часы показывали девять с копейками. Пора вставать, конечно. Было 1 сентября 2004 года. Виса подумал, что если 1 сентября утром кто-то запускает петарды, то, наверное, это в школе на торжественной линейке отмечают фейерверком начало занятий. Беслан маленький город. Там ничего не происходит, кроме свадеб и похорон. Школьная торжественная линейка – это целое событие, на которое принято приходить семьями и которое не грех отметить фейерверком, если, конечно, есть лишние деньги на фейерверк. Виса спустил ноги на пол и сел на кровати. Хлопки продолжались, но вдруг сложились в такую стройную череду, в которую не могут сложиться разрывы петард, а могут только автоматные выстрелы. Виса вскочил. В раскрытое окно влетал хоть и далекий, но отчетливый звук автоматной очереди. Этот звук нельзя было ни с чем перепутать. Виса же служил в армии. Он, правда, служил в водолазных войсках. Его, не умеющего плавать горца, учили не бегать по горам, а ходить по дну реки Ахтубы в восьмидесятикилограммовом снаряжении, при том что собственный его мальчишеский вес был килограммов шестьдесят. Он путался в своих шлангах, падал на илистое дно, лежал беспомощный, глядя, как его засасывает ил, звал по переговорному устройству на помощь, а офицер отвечал в переговорное устройство с поверхности воды под водяную толщу: «Нечего, Асеев, бздеть, никаких спасателей я тебе не пошлю, вставай сам». Вот чему его учили в армии. Но были же и стрельбы. И человек, однажды слышавший очередь из автомата Калашникова, не перепутает ни с чем этот решительный звук.
И теперь Виса собирался на войну. На Кавказе, когда мужчина слышит за окном автоматную очередь, ему не должно приходить в голову, что надо спрятаться или позвонить в милицию. Он должен понимать, что на милицию-то скорее всего и напали, как давеча в Назрани, что там, в атакованной боевиками милиции – родственники, соседи, друзья, что федеральные войска не помогут, потому что на Кавказе они боятся высовывать нос со своих военных баз, что надо брать оружие и идти сражаться, пока враг не пришел в твой дом, как давеча в Ботлихе.
Виса оделся по-военному: так, как всегда одеваются на войну кавказские мужчины – в спортивные штаны, в майку и в кроссовки. Из средств защиты он взял с собою только удостоверение депутата районного законодательного собрания. Это удостоверение не могло защитить от пуль, но если тебе встретятся незнакомые милиционеры, приехавшие, например, на усиление из Владикавказа, если они спросят тебя, зачем ты расхаживаешь по городу с оружием, можно показать им удостоверение, в том смысле, что ты не боевик, а депутат. По закону депутатское удостоверение не дает тебе права носить даже и гладкоствольный карабин «Сайга» с примкнутым рожком, но на Кавказе – другое дело. Там оружие и власть – это одно и то же. Там, если ты облечен властью, тогда понятно, почему на пассажирском сиденье твоей машины лежит карабин «Сайга».
Виса ведь стал депутатом не просто так, не случайно. Его отец в советское время был сначала инструктором райкома КПСС, потом начальником отдела пропаганды. А в новые времена его отец был сначала замглавы района, а потом, проиграв выборы Таймуразу Мамсурову, стал работать советником в республиканском парламенте, сохранив с Таймуразом Мамсуровым добрые отношения. Его отец был хорошо известен людям, потому что не каждый же человек в Беслане работает замглавы района и советником в парламенте. Когда Виса зарегистрировался на выборах и пошел по домам избирателей представлять свою предвыборную программу, люди спрашивали:
