– У вас-то патронов достаточно?
– По десять штук в рожке, – улыбнулся молоденький сержант.
– То есть ты безоружный приехал сюда, воин? – резюмировал Виссарион и полез осматривать технический этаж.
Тем временем второй безоружный воин принес ему патроны, которые годились только на то, чтобы пугать террористов, привезших с собою боеприпасов целый грузовик.
Никто не учил Виссариона тактике уличной войны. В армии его научили, что если ты с Кавказа и попадаешь в казарму, где, кроме тебя, кавказцев нет, то в первую же ночь старослужащие поднимут тебя и станут бить, чтобы сломать твою волю. И надо сражаться. Ты щуплый юноша, их трое, но надо сражаться отчаянно, если не хочешь целый год чистить собственной зубной щеткой туалет, бриться вафельным полотенцем и гонять дедам на потеху носом по полу спичечный коробок. Они будут сбивать тебя с ног тяжелыми ударами, но надо вставать снова и снова и сражаться, пока с дальней койки не подымется огромный мордвин Ванька и не скажет добродушным басом: «Ну, хватит! Видите, он не сдастся! – и, наклонившись над тобой, наконец-то позволившим себе лежать с разбитой рожей на полу, похлопает тебя по плечу. – Вставай, парень, они больше не будут. Ты молодец, хорошо держался». И с этого начнется настоящая солдатская дружба.
Этому его научили в армии. А что надо занимать высоты, это он не помнил, откуда знал.
В армии его научили, что если ты отстоял свое право не подвергаться издевательствам старослужащих, то это не значит, что тебя не будят после отбоя. К тебе подходит старший сержант, будит тебя потихоньку и шепчет:
– Мы сейчас молодежь учить будем, вставай, посиди у нас в каптерке, попей чайку, а то, ты ж понимаешь, авторитет наш подорвешь.
И ты встаешь и идешь в каптерку, и пьешь чай, потому что в твоих силах отстоять собственное достоинство, если ты готов умереть, но ты не в силах отстоять достоинство всех молодых солдат взвода, если они хотят жить. Ты пьешь чай в каптерке и слышишь, как салаги, разбуженные среди ночи, выполняют унизительные команды «Лечь! Встать! Лечь! Встать!», смысл каковых команд именно в их унизительности.
Только под конец службы, когда ты становишься командиром отделения, ты решаешь устроить жизнь по справедливости. Ты говоришь своим старослужащим, чтобы не гоняли молодежь по ночам. А молодым солдатам ты говоришь, чтобы обращались к тебе, если подвергаются издевательствам. И в казарме у тебя воцаряется покой и жизнь по уставу. И ты спокойно спишь. И не знаешь, что каждую ночь старослужащие будят салаг шепотом:
– Боец, встал и вышел. Тихо, как мышь, боец. Если старшина услышит, хана тебе, боец, понял?
И они встают и выходят в трусах на плац. И там покорно выполняют унизительные команды «Лечь! Встать!». И на плацу лужи. А ты себе спишь спокойно и думаешь, что устроил порядок и соблюдение устава. И про то, как было на самом деле, тебе рассказывают только в автобусе по дороге домой.
Этому Виссарион научился в армии. А что делать, когда враг с оружием в руках приходит к тебе в город, в армии не учили.
В армии Виссарион узнал, что если ты хороший солдат и не забит старослужащими, то тебя вызовет замполит и велит стучать на товарищей: как они варят чай после отбоя, как бегают в самоволку. И если ты откажешься, то в последний день службы все ваше отделение выстроят на плацу и вместе с приказом о демобилизации зачтут приказ о твоем разжаловании в рядовые. И, улыбаясь, замполит скажет тебе, что если не спорешь прямо сейчас сержантские погоны, то домой не поедешь. А автобус вот он, стоит за воротами. И ты спарываешь погоны и едешь домой в парадной форме с надраенными пуговицами, но с торчащими на плечах пучками ниток. И дома отец расстраивается, говорит: «Ты же писал, что сержант?» И в характеристике у тебя написано «недисциплинирован». И отец говорит: «Я думал, ты придешь сержантом и с хорошей характеристикой. Хотел устроить тебя в КГБ. Э-э-э! Живи как знаешь, воин».
Это узнал Виссарион после армии. А как защищать детей от террористов, Виссарион не знал. Только догадывался, что надо занять высоты…
– Эй! – крикнул вдруг милиционер, выглянувший на крышу, в то время как Виса заканчивал осматривать технических этаж. – Здесь наблюдательный пункт чей-то.
– Что значит наблюдательный пункт? – Виса растерялся.
– Тут одеяло лежит на крыше и стоит бутылка воды.
Быстрые мысли замелькали у Висы в голове. Значит, еще, может быть, накануне вечером наблюдатель из террористов, может быть снайпер, поднялся сюда на крышу и следил за школой. Если бы захват пошел не по плану, если бы кто-то оказал террористам сопротивление, он стрелял бы. И где он теперь? Спустился вниз, когда школа была захвачена? Может быть, прошел мимо Виссариона, бежавшего со своим карабином? Смешался с толпой? Ходит в толпе, смотрит, слушает и докладывает террористам в школе о том, что происходит за оцеплением? Или захватил одну из квартир? Смотрит из окна и может в любой момент выстрелить в милиционеров, прячущихся за трансформаторной будкой? И увидит спецназ, когда приедет спецназ…
– Эй, спускайся, – крикнул Виссарион милиционеру. – Надо обойти все квартиры в подъезде. Выяснить, все ли в порядке. Увести людей от окон. Только осторожно, там в квартирах может быть…
– Я понимаю, – кивнул милиционер.
Милиционеры пошли осматривать квартиры, а Виссарион вылез на крышу один. Крыша была совершенно плоская, огораживали ее только металлические перила с редкими прутьями. Спрятаться было негде. Виссарион лег на гудрон, подполз к краю и впервые увидел школу как на ладони. В окнах стояли дети. Виссарион не мог разглядеть их лиц, но он подумал, что это дети, потому что взрослый человек вряд ли мог бы стоять в полный рост в оконном проеме, а они стояли в полный рост. За их спинами сновали какие-то люди, носили какие-то тюки. Виссарион подумал, что это террористы, что они минируют школу, прикрываясь детьми, и что ни один снайпер не станет стрелять в террористов, пока в окнах стоят дети.
– Гады, – шепнул сам себе Виссарион, – подготовились.
И тут за его спиной раздался шорох. Виссарион перекатился на спину, вскинул карабин, снял оружие с предохранителя и направил на человека в камуфляже, выглядывавшего из слухового окна. Медленно. Слишком медленно. Тот должен был успеть выстрелить.
Но не стрелял. А поднес палец к губам и сказал:
– Тихо, уважаемый, свои. Владикавказский ОМОН.
Виса опустил оружие. Из слухового окна ловко, как кошка, выскочили омоновский снайпер и автоматчик прикрытия.
– Твою мать, ни кирпичика, – снайпер оглядел совершенно незащищенную крышу.
– Пусть автоматчик снимет броник и повесит на перила, – посоветовал Виссарион.
Он не знал, откуда ему пришла в голову мысль, что если повесить бронежилет на ограду, то может получиться сносная огневая точка. Может быть, кто-то из друзей рассказывал во время бесконечных разговоров о войне, которые ведут на Кавказе мужчины. Снайпер кивнул. Автоматчик стянул с себя броник. Спрятавшись за ним, снайпер принялся рассматривать школу в прицел и прошептал:
