16
А однажды ты вбежала в комнату к бабушке и дедушке вся в слезах. Ты так плакала на бегу, что слезы разлетались по сторонам. Ты обнимала бабушку, обнимала дедушку, брала их за руки и сажала рядышком на диван, чтобы обнять обоих вместе. Обнимала и говорила сквозь слезы:
– Бабушка, дедушка, вы что же? Умрете?
Психологи предупреждали, что нормальное развитие примерно к трем-четырем годам приводит ребенка к осознанию смертности. Сначала ребенок должен осознать смертность самого старого члена семьи, потом – всеобщую смертность, потом – собственную. И надо же как-то отвечать ребенку на вопросы о смерти.
– Ну умрем, конечно, – сказала бабушка. – Но, во-первых, не прямо сейчас.
– Да? – Ты, кажется, удовлетворилась ответом. – Это хорошо. Тогда будем играть в «кваку».
«Квака» – помнишь? – это была такая игра, по правилам которой дедушка должен был лечь на диван, а ты, разбежавшись из дальнего угла комнаты, прыгала дедушке на живот, причем твоя коленка приходилась в аккурат деду на солнечное сплетение. В момент прыжка ты победно выкрикивала слово «квака», а в момент твоего приземления на дедушку коленкой под дых подобный же какой-то звук исторгался из дедушки сам собой.
Через несколько дней безо всяких уже слез, а вполне философически ты спросила, словно бы просто продолжая разговор, прерванный игрой в «кваку»:
– Так что же? Получается, все умрут?
– Получается, так, – отвечала бабушка. – Но, во-первых, не все сразу, а во-вторых, еще не скоро. И знаешь еще что? Люди к старости так-то уже устают жить, что умирают без сожалений.
Я не уверен, что бабушка отвечала правильно, но тебя ответ удовлетворил. Еще на несколько дней тема смертности была закрыта. Вернее, так: ты не спрашивала о смерти, но если подойти тихонечко, когда ты играла одна, и послушать, что ты там бормочешь себе под нос, то становилось понятно, что в рыжей твоей голове, похожей на одуванчик, шла серьезная работа.
Ты лепила пластилиновых змеек. Змейка побольше – это папа. Змейка поменьше – это мама. И у них еще был маленький пластилиновый змееныш. Я стоял за твоей спиной и слушал. Ты тихонько бормотала:
– Жили-были мама-змея, папа-змея и маленький змееныш. Потом папа умер. – Ты безжалостно скатала папу-змею в цветной пластилиновый шар. – И тогда папу съел динозавр, потому что мертвых съедают, – с этими словами ты запихнула пластилиновые останки папы-змеи в пластмассовый рот игрушечного динозавра и продолжала: – Но это ничего, мама-змея и маленький змееныш стали жить сами, без папы. К ним приходили гости, и гости были вместо папы.
Мне совершенно не нравилась эта сказка. Хотелось бы, чтоб мама и папа жили долго и счастливо, вырастили детей, побаловали внуков, увидели правнуков и умерли в один день, а не вот этот пластилиновый ужас. Особенно гости расстраивали. Эти чертовы гости, с легкостью заменившие съеденного динозавром папу.
Еще через несколько дней ты задала самый трудный вопрос. Мы, конечно, готовились, но вопрос все равно был трудный. Бабушка, психиатр и доктор медицинских наук, нарочно инструктировала всех взрослых членов семьи вечером за чаем, как отвечать на этот вопрос, имеющий быть заданным со дня на день. Но вопрос все равно оказался трудный, и хорошо, что задала ты его сначала бабушке. Ты спросила спокойно:
– Я тоже умру?
Тихий вопрос был похож на удар молнии. Бабушка отвечала:
– Да, но это еще очень не скоро. Через сто лет. И у тебя будет очень интересная и счастливая жизнь. Ты будешь учиться и узнавать много интересного. У тебя будут друзья, и с ними будет очень весело. Ты встретишь хорошего человека и очень полюбишь его, а этот человек полюбит тебя. У вас будут дети. И у ваших детей тоже будут дети.
А ты уже умела считать. Ты очень уверенно считала до тридцати. После тридцати начинала сбиваться, но все же добиралась до шестидесяти. Ты знала, что есть число сто, но число это представлялось тебе невероятно огромным. Ты сказала:
– Сто лет? – Раскинула руки в стороны, как будто держа над головой что-то огромное, и сказала: – У меня есть сто лет! Это очень много.
Дело только в том, что уже тогда ты любила лазать по деревьям. И вопрос ты задавала бабушке, забравшись на дерево, стоя в кроне дерева, а бабушка и дедушка стояли внизу, а я сидел поодаль на лавочке.
И для того чтоб раскинуть руки над головой и показать руками, какой это огромный срок – сто лет, тебе пришлось отпустить ветки, за которые ты держалась, стоя в кроне дерева. Ты раскинула руки над головой, секунду еще постояла в кроне дерева, ни за что не держась, а потом упала, буквально рухнула с дерева вниз. Дед поймал тебя у самой земли. Поймал и сказал, что сто лет – это если ты будешь хорошенько держаться за ветки, когда лазаешь по деревьям.
17
Иногда мы ходили в магазин «Икеа». Ну, например, купить что-нибудь ненужное, встретить знакомых, посоветовать что-нибудь ненужное знакомым, просто укрепить семью, потому что, выходя из магазина, нагруженные бессмысленными пакетами люди как-то сближаются, ибо вот вместе и наглядно натворили глупостей.
Ради всего вышесказанного мы и пошли в магазин «Икеа» с тобой. И я знал. Я знал, что надо проскользнуть как-то мимо детского загона при входе, потому что мне не нравится сама идея камеры хранения для детей. Я подумал, что лучше мы пройдем по этажам с тобой вместе, купим тебе в отделе игрушек маленьких куколок, надевающихся на пальцы, а потом я стану управлять автомобилем и слушать, как на заднем сиденье вы с мамой играете в ролевые игры надетыми на пальцы куколками. Но не тут-то было. Ты вошла в вестибюль «Икеи», увидела за стеклом бассейн этот чертов, где вместо воды шарики, а в шариках резвятся дети, и веселье у них столь же сомнительное, сколь сомнительным заменителем воды могут быть пластмассовые шарики.
– Я хочу туда, – заявила ты.
Я пытался возражать. Я рассказывал, что наверху можно валяться на диванах, пролезать в дырку, ведущую в отдел игрушек, покупать игрушки, наконец, сшибать прилавок с бокалами. Ничего не помогло. Ты настаивала на том, что обязательно пойдешь в камеру хранения для детей, потому что все дети туда идут и можно там купаться в бассейне из шариков.
Пришлось покориться. На тебя надели синюю майку с номером один. С тебя сняли ботинки, заставили меня подписать квитанцию или, может быть, акт сдачи-приемки ребенка, после чего ты оказалась в вожделенной игровой комнате, а мы стали смотреть на тебя снаружи через стекло.
Ты вышла на середину комнаты ровно на полпути между закутком, где дети смотрели мультики, и закутком, где дети купались в пластмассовых шариках. Вышла и стала. И стояла долго, опустив свои тоненькие руки. Словно бы ждала чего-то.
– Пойдем, – сказала мама. – Варя разберется.
А я смотрел, как ты стоишь столбом посреди игровой комнаты, и никак не мог вспомнить, где я видел это или читал про это.
