Прохладный ветерок потрогал ее за пальцы. Вета сунула руки в карманы плаща и зашагала дальше, почти сразу забыв о глупой фразе. Подумала только, что незадачливый отвергнутый любовник, наверное, решил напомнить избраннице о себе. Ох, эти подростки!
Она еще помнила себя такой – порывистой и резкой, такой – тринадцатилетней. Когда хотелось безоглядно влюбляться в двоечников и их же в открытую ненавидеть. Она еще помнила, но уже слишком выросла, чтобы красивые фразы про любовь пробирали ее до дрожи.
За поворотом Вета заметила еще одну написанную мелом фразу, на этот раз слегка потертую. «Люди не смотрят под ноги, топчут чужие жизни». Она усмехнулась.
– Прятали бы вы свои жизни получше, друзья.
Она впервые шла домой пешком и боялась заблудиться, хоть много раз видела все эти улицы из окна автобуса. Ветер тревожил собранные в кучи листья, и стеклянный воздух чуть звенел в ушах Веты. Она не знала, что ей делать до самого вечера – хорошо было бы просто идти.
«Не закрывай глаза, ты не сможешь обмануть меня», – настигло ее рядом со знакомым хлебным магазином. Вета покрутила головой, выбирая правильную дорогу, и заметила фразу только мельком. Переступила через нее, не специально, так получилось. Мигнул светофор, и она перешла на другую сторону улицы.
Во внутреннем дворике было тихо и безлюдно. Поскрипывали всеми брошенные деревянные качели, и мотался туда-сюда обрывок объявления у подъездной двери. В поисках ключей она пошарила в сумочке, и услышала сдавленный стон.
Вета вздрогнула, резко обернулась: за ее спиной так же мирно шумели деревья, пустовала асфальтовая тропинка, и не было даже машин – жители дома давно разъехались на работу. Где-то размеренно капала вода – Вета успела услышать даже это, а потом стон повторился.
В этот раз он снова оказался у нее за спиной, но Вета не спешила оборачиваться. Стон был громче и страшнее, чем в первый раз, и теперь она почти узнавала его. Это был тот самый голос, способный пробираться даже через плотно закрытые окна и двери.
Он становился похожим то на вой ветра в трубах, то на гул волн, которые бились в бетонную набережную, то на человеческий вопль. Но человеческим он не был, потому что не в состоянии человек кричать несколько минут подряд, на одной ноте, не замолкая, не срываясь на хрип. Или ей показалось, что так долго? Вета нервно тыкала пальцами в кнопки кодового замка на подъезде и никак не могла набрать номер правильно. Руки дрожали.
Она обернулась, спиной прижимаясь к двери. Мог же кто-нибудь из пенсионеров или молодых мамаш выйти вдруг прогуляться, ведь мог? Какого демона они сидят по своим квартирам!
Стены дома задрожали, и Вете казалось, что стонут именно они, и еще асфальт. Да весь город неровно вздрагивал вместе с ее дыханием. В один страшный момент Вете показалось: она различает слова в этом стоне. Даже не слова, а звуки и слоги, так тянут гласные первоклашки, когда учатся читать. Так пытается заговорить немой.
– Остановись.
Вета задохнулась от ветра, пахнущего мутной глубиной и подгнивающими листьями. Стон тянул звуки, повторяя раз за разом что-то неясное, и только это слово она разобрала, хоть все еще надеялась, что у нее просто разыгралось воображение.
Что делать, кричать? Кричи тут, пожалуй.
Дверная ручка больно впилась в спину, и Вете очень хотелось зажмуриться, чтобы так по-детски уйти от страха. Но зажмуриться никак не получалось, и она неотрывно смотрела, как в воздухе носятся сухие листья.
Сгорбленный силуэт появился на асфальтовой дорожке, и Вета заметила его сначала только краем глаза. Она не смогла бы сказать, откуда он вышел или как возник – создал сам себя из сухих листьев – прямо посреди двора. Он двигался как человек, очень долго пребывающий без движения, рывками, странно переставляя несгибающиеся ноги. Руки безвольно болтались по обеим сторонам туловища.
Вета не шелохнулась. Она могла бы все это время искать ключи в сумке, могла бы звонить по домофону соседям и кричать о чем-нибудь, да о чем угодно, но она не подумала и шевельнутся. Ручки сумки соскользнули с плеча, и та бухнулась на асфальт. Где-то на дне звякнули ключи.
Вспомнилось: «Пугало». И Вета легко подумала: «Ну да, это оно и есть». Она услышала, как гулко и медленно бьется собственное сердце.
Пугало остановилось у края тротуара, за которым начинался пологий подъем к подъезду, руки судорожно дернулись. Если бы Вета еще ощущала хоть что-то, она почувствовала бы боль в пальцах, сцепленных на железной ручке. Царапины пачкались ржавчиной.
Глава 23
Без видимых причин
Тридцатое сентября. День тех, кто не умер
Солнце рассыпалось тысячью искр по окнам домов и металлическим настилам детских горок. Уже много дней в городе не было так солнечно и так тихо. И тишину нарушал только шорох множества крыльев. Птицы: черные галки, серые вороны, голуби и нахохлившиеся воробьи слетались к подъезду и садились на провода и на ветки деревьев.
У пугала не было рук, и в рукавах потертого сюртука темнела пустота. Оно протянуло рукав к Вете, так и замерев у кромки тротуара.
– Зачем? – прохрипела та. Голос не очень слушался, но молчать она тоже не могла.
Птицы садились уже прямо на асфальт, на край урны для мусора – на ветках не хватало места. Вета слышала шорох маленьких коготков – они садились и устаивались поудобнее. Одна ворона качалась на тонкой ветке клена, грозя упасть, но не улетала.
– Зачем ты пришел? Ты выиграл, радуйся теперь, – сказала Вета, и со стороны услышала свой голос. Таким могла бы говорить Лилия, если бы ее вывел из себя особенно наглый хулиган. – Выиграл у маленького человека, город, да? Молодец! Герой!
Если бы она замолчала, она бы, наверное, в тот же момент умерла от страха, потому что руки уже дрожали, как бы сильно она ни сжимала ржавую ручку. И только голос не дрожал.
Вете показалось – грубая ткань, которая заменяет ему лицо, дрожит и идет рябью, как вода от ветерка. Как будто он пытается изобразить что-то лицом. То, что он пока что не научился изображать. Тринадцать лет, если задуматься, такой небольшой срок.
– Что ты пришел? – повторила она снова, но злость уже стихал, и голос звучал все жальче.
Судорожно переставив ногу, он шагнул ближе, покачнулся. Хотя ступней у него не было, как и кистей рук. Все пугало – плохое подобие человека, пыталось существовать в этой ипостаси, пыталось двигаться и говорить, но отчаянно фальшивило.
– Я не верю в тебя, – сказала Вета и только сейчас заплакала, прижимая пальцы свободной – не испачканной ржавчиной – руки к губам.
Стены дома и асфальт снова застонали, заскрежетало вокруг, как будто терлись друг о друга конструкции из металла, зазвенел сам воздух вокруг них. Вете почудилось, что она узнает в общем гуле скрип детских качелей с площадки.
– Пойдем, – различила она в этой какофонии. Так пишут недоразвитые – повторяют букву за буквой, тысячи раз. Так говорил он.
