Кожаный бурдюк с бузой отыскался по запаху, и ещё неизвестно, что гадостнее воняло — тара или её содержимое. Теперь нужно вытащить затычку из костяного горлышка, зажмуриться и сделать первый глоток.
Барабаш с трудом сдержал тошноту. Организм отчаянно сопротивлялся.
— Терпи, Матвей…
Самовнушение мало помогло. К этому пойлу невозможно привыкнуть в зрелом возрасте, его надо пить с детства, а ещё лучше — впитывать с материнским молоком.
— Пьянствуем втихаря?
Младший сотник поперхнулся от неожиданности и оглянулся.
— Живой?
Профессор стоял в дверном проёме. На четвереньках. И бледностью лица мог поспорить с заснеженными вершинами Калейского хребта.
— Дай попить.
— Это глорхийская чёрная буза.
— Наплевать.
— Вот и я о том же! — оживился Матвей.
Но на сообщение о найденном оружии против шевелящейся слизи Баргузин отреагировал вяло:
— Заплюёшь до смерти эту, останутся сотни других.
— Поясни.
Еремей сел на пол, прислонившись к косяку.
— Это и есть Благой Вестник.
Непонимающий взгляд в ответ. И в том же взгляде беспокойство за душевное состояние товарища. Усмешка:
— Ты в детстве головой часто ударялся?
— Не чаще тебя, — Баргузин сделал большой глоток, даже не поморщившись. Привычка? — Да, именно Благой Вестник собственной персоной. То есть малая часть его.
— Так он не человек?
— Он вообще хрен знает что такое. До меня давно доходили слухи… ещё Альбин Жопник был жив…
— Кто?
— Потом его назвали Альбином Великим. Именно этот урод приютил… — ещё один, более долгий глоток, и профессор продолжил окрепшим голосом: — Неизвестно, откуда вообще явилась тварь, но пиктийцы воспользовались моментом, заключив союз. Взаимовыгодный союз, как им тогда казалось.
— Сейчас не кажется?
— А подробностей договора уже никто не помнит.
— Кроме тебя?
— Я узнал только сейчас, — Баргузин вздрогнул, заново переживая неприятные ощущения от мысленного контакта с разумными соплями. Зябко повёл плечами. — Благой Вестник даёт пиктам магию, забирая взамен половину вытягиваемой из жертв энергии. Ну и глорхийцев, охраняющих убежище, тоже кушает потихоньку.
— Урод.
— Вот именно, — кивнул профессор. — Поэтому они такие квёлые были.
— А тебя?
— Меня? Против любого роденийца кишка тонка, и если бы сам не полез… Даже среди пиктийцев рождаются те, кто способен закрыться от этой пиявки — так называемые «лишённые дара». Правда, и живут недолго.
— Но колдуны с нашими пленными… и мирными жителями.
— Они инструмент. Нож для вскрытия устриц. Топор дровосека.
— Тоже суки, — согласился Матвей и опять приложился к бузе, после определённой дозы оказавшейся не такой уж поганой на вкус. — Тварь нужно убить. Хотя бы этот кусок. Чего она боится?
— Ты же выяснил.
— Ага, выяснил. Но мы же не в сказке, где герой плевком сшибает с небес дракона, одновременно тиская грудастую блондинку. Или блондина, как предпочитают энейцы. Посмотрим на ситуацию трезво! — Барабаш икнул и отправился на поиски следующего бурдюка. — Это как укусы блох — неприятно, но не смертельно. Тут думать нужно!
В караулке буза не отыскалась — то ли кагуловы глорхи её уже выпили, то ли спрятали… Спрятали? Точно! И единственное место, где она останется в сохранности, — это подножие алтаря Благого Вестника. Живые сопли всякую дрянь употреблять не станут и другим не дадут. Хитрые глорхи! Ик…
— Ты куда? — окликнул профессор.
— Сейчас вернусь.
Почему же так качается пол? И стены немного того. Колдуют, сволочи. Мёртвые, но колдуют. А бузу спрятали! Не на ступеньках ли? Странно, там нет. Но должна быть!
— Эй, сопля, отдай бурдюк! Чего молчишь, когда человек спрашивает? Хочешь в одну харю заглотить после нашего ухода? И вообще… ты меня уважаешь?
Щупальца зашевелились, образуя подобие установленной на ребро тарелки, направленной Матвею в лицо. Младший сотник плюнул, но промахнулся.
— Закуску требуешь, гнида подземная?
Явившийся на шум профессор с беспокойством крикнул:
— Близко не подходи!
— Да? — Матвей обернулся и, хитро прищурившись, погрозил пальцем. — Защищаешь? Это твой друг? Тогда я его угощу!
Ступеньки, ведущие вверх, тоже качаются. Мёртвые глорхи колдуют, сволочи! И завязки на штанах затянули злокозненной магией. Но ничего, настоящий роденийский воин справится с любыми трудностями! Ага, распутался кагулов узел… Ух, облегчение-то какое! А всё проклятая буза!
Еремей с изумлением наблюдал, как под струёй мотающегося из стороны в сторону Барабаша начала съёживаться и дымиться частичка Благого Вестника. Потом почернела, запульсировала, готовясь… готовясь… взорваться? И дикий визг, не слышимый ухом, но проникающий в мозг.
— Бежим, твою мать!
Выбрались! И всё-таки они выбрались!
Михась перевязывал рассечённую голову старшего сотника Медведика обрывками собственной рубахи. А тот раскачивался, мешая работе, и задавал один и тот же вопрос:
— Куда делся город, Миха?
— Взорвался, — привычный ответ лишённым эмоций голосом. Слишком много впечатлений за последнее время, чтобы эти эмоции проявлялись. — Бабах. И всё.
— Но как?
— Да нам без разницы.
— А профессор с Матвеем?
— Два дня прошло — чудес не бывает.
— Ты думаешь?..
— Погибли? Это вряд ли, у профессора же не магия, а наука.
— И что?
— На чудеса не рассчитывает, просто остаётся в живых и возвращается. Всегда.
— Хорошая привычка. Надеюсь, что он и сейчас ей не изменит.
— Это же профессор!
ГЛАВА 20
— Обратная амбаркация, друг мой Вольдемар, вещь настолько интимная, что современной военной наукой почти не изучается. Постыдный процесс, так сказать. Нечто между отправлением естественных надобностей и исполнением супружеского долга. Да, согласен, вроде бы все это делают, но обсуждать вслух сию потребность не принято за полным её неприличием.
Профессор Баргузин говорил убеждённо, восполняя недостаток доказательств энергичными жестами, и зажатая в руке баранья мотолыга с капающим соком вполне заменяла указку университетского преподавателя. Ещё бы сбрить двухнедельную щетину и немного отмыть… хоть прямо сейчас обратно за кафедру.
