– Неужели? – удивился шут. – Ты и в этом соображаешь, сир?
– Еще как! Был я знатоком лицедейства и всяких представлений, был, да весь вышел, – со вздохом признался Клим, вспомнив студенческие годы. Потом добавил: – А шут ты отменный, вон как ловко монеты зажилил!
Хмыкнув, Црым пошевелил ушами и слегка покраснел.
Появился Омриваль, за ним Бака и Дога внесли ужин. От цыплят и бараньего бока шел восхитительный парок, позванивали серебряные чаши, яблоки в корзинке пахли свежестью летнего сада. Клим принюхался и враз ощутил себя королем.
– Садись, оруженосец. Тебе цыплята, нам с Црымом баранинка. Но до этого… – Он выудил из миски соленый огурец и с хрустом раскусил. – Хорош! Как у моей бабки Пелагеи!
– Кстати, о бабках и дедах, – произнес шут, отхватив ножом кусок мяса. – Видел я нынче, как святого Гервасия расколотили по мелким камушкам. Это я понимаю – ты, государь, другого рода-племени, тебе Гервасий что рыбке зонтик. Но почему бы предков твоих не изваять в граните или мраморе? Достойного отца или почтенного основателя семейства? Вдруг среди них драконоборец сыщется! Пусть стоит в твоей опочивальне ради славы короля.
– А вот этого не надо, – проворчал Клим. – Я хоть король, но человек скромный. Опять же драконы у нас не водятся, только волки да медведи.
С предками у него полной ясности не было. Родился Клим в деревушке Скуратовке, что в глухих лесах на полпути между Москвой и Тверью. Мать его, совсем девчонкой, ребеночка нагуляла, а кандидатами в папаши молва называла троих: приезжего студента из Москвы, бригадира с лесозаготовок и таинственного Виталия Петровича, о котором на селе говорили только шепотом. Ни одного из них Клим в глаза не видел и очень сомневался, что имеет к ним какое-либо отношение. Мать, девушка пригожая, счастье свое нашла и уехала с супругом в Сыктывкар, оставив трехлетнего Клима на попечение деда и бабки. Они его и вырастили, а дед Андрей отчество дал. Были они людьми непростыми, бабка Пелагея считалась травницей-знахаркой, а дед, кузнец, ветеран двух войн и редкостной силы мужик, пользовался репутацией колдуна. Правда ли это, Клим не знал, но деда Андрея на селе уважали и побаивались. Внук был ему вместо сына, и рассказывал он маленькому Климу всякие истории про их семейство, про царей московских и бояр и про сменивших их российских императоров. Истории поучительные и забавные, а порою страшные, и выходило из них, что скуратовский род старинный и знатный, что Скуратовка – прежняя их вотчина и что когда-то тут без скуратовского дозволения волки не выли и медведи в спячку не ложились. Но драконоборцев среди предков Клима точно не было. Зато, если верить деду, встречались такие душегубы, что лучше о них не вспоминать.
Предки, думал Клим, поглощая огурцы и мясо, сущность неизменная, имманентно присущая эпохе, и если были среди них герои и злодеи, так это уже навсегда. Куда бы они ни девались, в ад или в рай, рука их к живым не дотянется, голоса их не услышишь и в душу не влезешь. Поступки их выглядят странными, иногда жестокими, но нельзя ни славить их, ни судить; людские деяния определяют время, нравы и обстоятельства. И дай бог, чтобы его, майора Клима Скуратова, потомки тоже не славили и не судили.
Ужин закончился в молчании. Црым хотел было распотешить короля, сунул монету в левое ухо и вытащил из правого, но, сообразив, что государь размышляет, быстро увял. Они прикончили блины, выпили вина, закусили яблоками, а затем оруженосец и шут откланялись. Клим поднялся и, растворив окно, бросил взгляд на тихий темный город. Его столица дремала под звездным небом, на востоке сиял серебристый лунный диск, совсем такой же, как на Земле. Крылатая тень промелькнула в его бледных лучах, понеслась к замку, стала петлять среди стен и башен, потом зависла у самого окна. Огромный нетопырь с когтистыми лапами и мордой полузвериной, получеловеческой… Нет, здесь не Земля, подумал Клим.
Нетопырь раскрыл пасть с острыми, как шилья, зубами и нагло ухмыльнулся. Клим погрозил ему пальцем:
– Лети, паразит, лети! Скоро я до вас доберусь! Послужите, канальи, стране и государю!
Оборотня будто ветром сдуло – то ли испугался, то ли понял, что кровушкой тут не разжиться. Зевнув, Клим покосился на сундук. Там лежали его трофеи из секретной кладовой: флакон с непонятным зельем, серебряный кувшинчик и семимильные сапоги. Кувшинчик был запечатан наглухо, и от него ничем не пахло, а от флакона тянуло резким сладковатым ароматом. Подняв его, Клим подбросил пузырек в ладони, пригляделся и увидел, что на нем какая-то наклейка с надписью. Буквы странные, незнакомые, не прочитать…
Он закрыл окно и направился к зеркалу.
– Эй, старче, вылезай! Поговорить хочу.
Никакого ответа.
Клим постучал флакончиком по стеклу:
– Что за капризы, старый пень! Сказано, вылезай! Король требует!
Тишина и темнота. Ни проблеска в черном овале рамы, ни искры в бездонной глубине. Уснул? Или, стервец, цену себе набивает, хочет, чтоб уговаривали?
Ну, попробуем лаской решил Клим.
– Свет мой зеркальце, скажи, да всю правду доложи, кто на свете всех милее, всех румяней и бе…
– Дзиннь! Уж не ты, мурло королевское! – молвил старец и возник в зеркале во всей красе. – Пошто беспокоишь? Занят я был! Хануриков вроде тебя к житью-бытью приспосабливал, к нашему, потустороннему… Чего тебе надобно, веник?
– Пообщаться, – произнес Клим примирительно. – Соскучился я. Опять же кое-какие вопросы накопились. – Он поднес к зеркалу флакончик. – Вот это что такое? Непростая штука, должно быть. В тайном месте взял.
– Там написано, – пробурчало отражение. – Читать умеешь? Так читай!
– По-здешнему мне не прочесть, зазеркальный мой. Я ведь ни грамоты, ни языка их не знаю.
– Не знаешь, а говорить-то говоришь! Как, не думал? – Отражение презрительно фыркнуло. – Что удивляться! Попал сюда, и сразу все в тебя вошло – и язык, и грамота. Вперлось в башку, можно сказать. Так что ты напрягись, голубь сизый, и враз все прочитаешь.
Клим последовал этому совету, и буквы каким-то странным образом сложились в надпись: «Эликсир силы. Одна капля на кружку пива».
Удивленный, он почесал затылок.
– И что это значит, старина?
– Что написано. Кружка должна быть побольше, не то окочуришься. Еще вопросы есть?
– Как не быть!
Клим задумался. Некая мысль кружила в его голове, пытаясь пробиться сквозь встающие в памяти образы городских улиц и ветхих стен, воинов в доспехах, обозных телег, котлов и кладовой, набитой золотом. День был полон впечатлений, и мысль то и дело ускользала, прячась в дальнем уголке памяти, словно увертливый зверек, избегающий встречи с охотником. Прошла минута-другая, и наконец он поймал ее, заставив облечься в слова.
– Держава в явном небрежении, если не разоре. Многих солдат от службы отставили, войска, считай, нет, надежных укреплений тоже, народ недоволен, казна пуста… была пуста. Часть земель отложилась, податей не шлют, даже злорадствуют всякой беде. Так не сегодня же все началось! Должно быть, этот Рипель был совсем чокнутый – запутался и свалил. Но правил он годы и годы, и при нем страну могли десять раз завоевать и вконец разорить. Но вроде бы Бог миловал. Или случались нашествия?
