Ксению Михайловну школьники не боялись — с ней всегда можно было поговорить по душам, высказать свое мнение и при этом быть уверенным, что репрессий за этим не последует. Поэтому Таня позволила себе равнодушно буркнуть:
— Забываю.
— Ну, как же это можно забывать? Посмотри на свою сестру — она всегда подтянутая, в пионерском галстуке, успевает и в школе, и музыкой занимается, на конкурсах выступает. Товарищи ее уважают, и разве она когда-нибудь позволила бы себе прийти в школу в брюках и с накрашенным лицом?
— У Машки брови черные, ей краситься не нужно.
Ксения Михайловна посмотрела на сидевшую перед ней девочку и почувствовала к ней нечто вроде жалости — действительно, Маша Муромцева, ее двоюродная сестренка, была удивительно хороша, копия своей матери. У нее были черные брови и музыкальные способности, ее все хвалили, ею любовались знакомые и незнакомые люди, а что при этом оставалось Тане с ее простеньким и невыразительным лицом? Конечно, девочка-подросток в переходном возрасте подобные вещи воспринимает очень болезненно. И старенькая учительница продолжала увещевать:
— Главное, Танюша, не внешность. Я видела много девушек — внешней красотой они не отличались, но были умницами, верными товарищами, замечательными людьми. И что ты думаешь? Мужчины уважали и любили их гораздо больше, чем хорошеньких пустышек!
— Я тоже считаю, что любят не за красоту, — спокойно согласилась Таня. — Я в одной книге прочла, что мужчины ценят в женщине шарм больше красоты.
— Что ценят? — голос старушки растерянно дрогнул.
— Шарм. Ну, это у французов вроде обаяния. Только надо свой шарм подчеркивать — одежда, макияж и все такое. Но главное, конечно, сексапильность.
— Что?! — Ксения Михайловна внезапно осипла. — Ты… ты где прочитала эту ерунду? Деточка, у нас в стране столько замечательных книг о прекрасных и вечных человеческих ценностях, я советую тебе взять их в библиотеке и почитать. Тогда ты поймешь, что настоящие мужчины ценят в женщине больше всего!
— Да? А что они ценят?
— Красоту души, честность, преданность Родине — вот, что главное в человеке!
Таня вздохнула, а когда заговорила, в голосе ее слышалась жалость:
— Ксения Михайловна, а вы хоть сами верите в то, что говорите?
— Что?! — это прозвучало надтреснуто, растерянно и немного сконфуженно: — Ты… ты хочешь сказать, что я тебе лгу?
— Нет, что вы, я понимаю — теперь все не так, как было в ваше время. У нас, например…
Злата Евгеньевна поспешно постучала в дверь и вошла в кабинет, прервав разглагольствования племянницы. Сразу увести Таню домой ей, однако, не позволили — велев девочке подождать, тетку пригласили в кабинет директора.
— Мне все-таки хотелось бы как-нибудь поговорить с отцом или матерью Тани, — сухо заявила директриса.
Классная руководительница вторила ей:
— На родительские собрания ходите вы, все организационные вопросы решаете вы, но ведь у вас своих трое, мы понимаем, что вам трудно заниматься еще и племянницей.
— Что вы! — возражала Злата Евгеньевна. — Мы живем одной семьей, и для меня нет разницы — что мои дети, что Танюша. Она для меня, как родная дочь.
— Но ведь у нее есть родители, или они вообще не занимаются ее воспитанием?
— Мой брат ученый, он очень много сил отдает своей работе, поэтому я помогаю по мере возможности.
— Но у девочки есть также и мать.
— Да, но она тоже много работает. К тому же, как раз вчера они уехали в Москву — у близких нам людей случилось несчастье, и мы очень из-за этого переживаем. Разумеется, на Тане все это тоже сказалось.
— Внешне не очень похоже, чтобы она особенно переживала, — проворчала директор, но все-таки немного смягчилась, — когда родители вернутся, хорошо было бы им зайти в школу — хотя бы познакомиться с учителями их дочери.
Сергей вернулся из Москвы перед Новым годом, а Наталья оформила отпуск и оставалась с невесткой еще почти два месяца — вернулась только в конце февраля, недели за две до дня рождения Тани. Поезд прибыл в половине шестого утра. Когда Сергей привез жену с Московского вокзала, в доме все еще спали. Кроме Златы Евгеньевны, конечно, которая обычно вставала очень рано и готовила завтрак. Она вышла в прихожую встретить невестку, но не успела сказать и двух слов, как на пороге комнаты девочек появилась Таня в ночной рубашонке.
— Мама! — она бросилась к протянувшей руки матери, но на полпути внезапно остановилась, застыв на месте, потом повторила, но уже совсем другим — полным укоризны — голосом: — Мама!
— Танюша, ты что? — Наталья стояла с протянутыми руками. — Иди ко мне, доченька!
Таня резко повернулась и пошла обратно в свою комнату, грубовато бросив через плечо:
— Спать хочу!
Мать метнулась было за ней, но Злата Евгеньевна ее остановила:
— Оставь, с ней что-то странное творится в последнее время — переходный возраст. Пойдем на кухню, позавтракаем. Как Халида?
Сидя на мягком кухонном диванчике и сжимая в ладонях чашку, Наталья рассказывала короткими и рублеными, словно ей что-то сжимало горло, фразами:
— Халида беременна — хотела сообщить Юре в тот день, когда он… Так и не сообщила.
— Боже мой! — ахнула, прижав руки к груди, Злата Евгеньевна. — Бедная девочка!
— Ильдерим, брат Халиды, прилетал из Тбилиси. Ходил с нами к следователю. Ничего нового — объявили во всесоюзный розыск. Халида в ужасном состоянии, просто ужасном! Я не могла уехать, пока Ильдерим не привез мать. Фируза побудет с ней в Москве.
— Что говорит следователь? — угрюмо спросил Сергей. — Я хотел к вам приехать на прошлой неделе, но нужно было срочно разбираться с аппаратурой для дагестанского комплекса.
— Никаких результатов. Мы с Ильдеримом говорили с ним — ходили вдвоем, без Халиды. Потом с Фирузой. Он говорит, что… что надежды мало. Я попросила, чтобы в случае… Что если вдруг что-нибудь обнаружат, то… не сообщать пока Халиде — пусть позвонит нам. И Фируза очень его просила — он согласился.
— Как же это можно — не сообщить жене? — печально покачала головой Злата Евгеньевна.
— Потом, когда родит. Он обещал.
Откинувшись на спинку дивана, Наталья закрыла глаза. Сергей и Злата Евгеньевна молчали, не находя слов, чтобы ее утешить.
На следующий день вечером Маша, укладываясь спать, печально сказала сестре:
— Знаешь, я думаю, в этом году мы не будем справлять «наш день».
«Наш день» был главным семейным праздником, который торжественно отмечали в первую субботу после дня рождения тройняшек. Накануне взрослые закупали продукты, с утра начинали печь пироги и готовить салаты, а вечером большая квартира Муромцевых с трудом вмещала гостей — мальчишек и девчонок, которые пели, плясали и уплетали приготовленные Златой Евгеньевной яства. Гости поздравляли всех четверых виновников торжества, хотя Таня родилась на две недели раньше двоюродных братьев и сестры. В «настоящий» же день рождения именинников поздравляли и дарили им подарки только самые близкие — родители, братья, сестры, дяди и тети. Но, конечно, все эти подарки были не главным — главным было то ожидание «нашего дня», каким с первого дня весны жило все молодое поколение Муромцевых. Слова Маши о том, что этот праздник может быть отменен, казались почти что кощунственными.
