Глава одиннадцатая
В девять Халида уложила девочек спать и села смотреть телевизор, а Таня примостилась рядом с ней на мягком диванчике. Ей нравилось, что Халида никогда не загоняла ее в постель, и по вечерам они вместе смотрели телевизор, но это если в программе было что-то стоящее. Если же нет, то к десяти все в доме уже видели десятый сон, так как воздух в этих местах был таким, что с наступлением темноты, глаза почему-то сами собой начинали слипаться.
Именно из-за этого Таня нынче и села перед телевизором — чтобы не заснуть — и после программы «Время» мужественно просмотрела от начала до конца «Земляничную поляну». Жан Габен был великолепен, Халида растроганно взирала на экран полными слез глазами и иногда бросала на Таню восторженный взгляд, словно желая поделиться своим восхищением. Тане, естественно, приходилось проникновенно вздыхать и закатывать глаза. Возможно, будь она в другом настроении, то по достоинству оценила бы игру великого французского актера, но теперь ей абсолютно непонятно было, что происходит на экране. В ушах гулким эхом звучали, отдавались обрывки мыслей — тех, что весь сегодняшний вечер мелькали в голове матери:
«Надену… Что лучше надеть? Да, то розовое платье — в нем я выгляжу моложе… Если что, скажу… да, скажу, что вышла пройтись, было душно. Если Сережа, как вчера, опять будет ждать и захочет, то… то скажу, что у меня месячные. Он сразу заснет, потому что этой ночью уснул только под утро, а сегодня встал рано. Заснет часов в одиннадцать, а в половине двенадцатого я выйду — в совхозе в это время все уже спят, тут рано ложатся… Ильдерим ждет, я тоже уже… Я уже не могу… Боже, не могу, нет сил дожидаться, когда же только закончится этот день! Если Сережа заметит… Нет, не заметит — вернусь часа в четыре, как только начнет светать, он в это время спит крепко. Как же я не подумала, а вахтер в общежитии? Ладно, скажу ему, что моя дочь… Нет, пусть лучше будет не дочь, а беременная невестка. Скажу, что она с вечера почувствовала себя неважно, и я забеспокоилась. Да, так и объясню — вахтер знает, что я врач, жаловался мне на свою одышку…»
От этих мыслей-воспоминаний Тане вдруг стало нехорошо, и она стиснула зубы, чтобы не застонать от отчаяния, а потом вновь мысленно повторила весь разработанный ею план действий: как только закончится фильм, и Халида ляжет спать, нужно выскользнуть из дома и бежать туда — к развилке, — чтобы ждать. Ждать, когда появится предательница-мать в своем розовом платье — где-то около полуночи по всем расчетам. А когда она подойдет, дочь встанет на ее пути и скажет, глядя прямо в глаза:
«Я все знаю! Ты больше не пойдешь к своему любовнику, а немедленно вернешься домой. И никогда больше — слышишь! — никогда даже не пробуй изменить папе. Потому что я всегда все узнаю, я читаю все твои мысли!».
Конечно, мать перепугается, начнет изворачиваться, врать, говорить, что она просто вышла прогуляться. Может даже начать всем рассказывать во всеуслышанье, что у ее дочери нелепые фантазии из-за переходного возраста. Ладно, пусть! Но со своим любовником ей нынче встретиться не придется. И потом тоже — нужно будет следить за каждым ее шагом, и, в конце концов, им придется расстаться. Придется! А вдруг… Вдруг они с Ильдеримом решат пожениться? Так ведь бывает — она захочет развестись с папой, и кто тогда сможет ей помешать?
Смятение и гнев охватили Таню, но лицо ее оставалось спокойным — лишь взгляд устремленных вперед глаз неподвижно застыл. Фильм закончился, Халида, посмотрев на потрясенную, как ей показалось, девочку, понимающе вздохнула.
— Понравился фильм, да? Жан Габен хорош, я тоже никак не приду в себя от его игры, — она тяжело поднялась, одернув халатик, задравшийся на выпирающем животе. — Ты идешь спать Танюша, выключить свет?
— Ты иди, тетя Халида, я сама выключу, а то ты споткнешься в темноте. Иди, ложись.
С трудом скрывая нетерпение, Таня подождала, пока Халида поднимется в свою комнату, и, выключив свет, осталась сидеть в темноте. Неожиданно ее потянуло закрыть глаза, ресницы слипались.
…Она стояла рядом с отцом, и говорила, а он смотрел на нее — неприветливо и удивленно.
«Папа, не спи! Опасность, папа!»
В ушах звенели собственные слова — странные, непонятные. Отец отвернулся, и лицо его стало сердитым…
Внезапно очнувшись, Таня испуганно вскочила на ноги, торопливо взглянула на часы — нет, она задремала всего лишь на пять минут. Постояла с минуту, прислушиваясь к окружающей тишине, а потом бесшумно приоткрыла входную дверь и выскользнула из дома.
От дома Халиды до развилки можно было быстрым шагом дойти минут за двадцать. Когда девочка туда добралась, ее светившиеся в темноте часики показывали половину двенадцатого. Отойдя чуть в сторону от широкой тропы, она присела за большим камнем — так, чтобы ее не видно было с дороги, — и стала ждать, поглядывая на циферблат.
Миновал час, другой, а Натальи все не было. Зубы Тани непроизвольно начали отбивать мелкую дрожь — то ли от нервного напряжения, то ли от холода, потому что ночи в горах даже летом довольно прохладны, а она не сообразила прихватить с собой свитер. Да и не до того ей было, если говорить честно. Когда стрелки показали половину второго, девочке стало чуть легче дышать — скорей всего, мать уже не придет. Или ей что-то помешало, или… Неужели она сама решила порвать с этим человеком? В это Тане плохо верилось, но все же она выпрямилась во весь рост, глубоко вздохнула и огляделась.
Ночь стояла лунная, и гладкая каменистая поверхность земли местами отливала серебром. Блики света и тени разбегались в разные стороны, но слева неожиданно обрывались чернотой — там лежала пропасть, отделявшая плато от остального мира. Таня провела рукой по лбу и вздрогнула, на миг представив себе ее бездонную глубину.
Подождав еще минут десять, она решила, что пора возвращаться домой, однако в глубине души все же таилась непонятное беспокойство. Медленно, словно к ногам ее привесили тяжелые гири, девочка сделала несколько шагов, а потом вдруг резко повернулась и пошла в противоположную сторону. И чем ближе она подходила к дому Фирузы, тем сильней становилась ее тревога, а у самых дверей ей уже точно было известно: мать там, внутри. Вместе с этим человеком.
Наталья и Ильдерим лежали на низкой широкой тахте, потные, измученные любовью. Желание, даже многократно утоленное за последние часы, еще не утихло, и даже в полузабытье обессиленные тела их прижимались друг к другу. Внезапно вспыхнувший свет заставил Наталью заслонить глаза тыльной стороной ладони. Она не сразу очнулась и поняла, что дочь стоит на пороге комнаты, неподвижным взглядом уставившись на ее обнаженное тело. Ильдерим, дернув головой, зажмурился, и первой мыслью его было, что уже утро, и вернулась мать. Потом он из-под смеженных век разглядел Таню, коротко ахнул и попытался прикрыть свою наготу скомканным покрывалом.
Оцепеневшая поначалу Наталья села, инстинктивно подтянув к груди колени и обхватив их руками, чтобы спрятать голую грудь.
— Что… что ты здесь… как ты… — внезапно ее испуг сменился гневом: — Ты шпионила за мной, да? Шпионила? Дрянь! Убирайся отсюда, иди — рассказывай, кому угодно!
