Антеннки на голове робокопа вращались в режиме ожидания, Баламыч орал бесконечные мантры, время вязко тикало, и все же, благодаря знахарю, начало связи с департаментом откладывалось: похититель бабушек не мог одновременно удерживать изворотливую старушку, звонить своим и преследовать лысого.
Мой взгляд случайно упал на бедро Девяностого… Встроенная кобура открыта, внутри паралитический пистолет. И как его хоббиты проморгали? Вот дураки. Я посмотрел на пистолет, посмотрел на Баламыча, снова на пистолет, снова на Баламыча, медленно положил лопату, подкрался и резко выхватил оружие из кобуры. Индикатор показывал одну иглу.
– Да когда это кончится, Халамушка! Уймись! Тошно! – запричитала бабуля (дозрела). – Господин робот, вы тоже такой странный. Пожалуйста, делайте одно дело. Желаете бегать – бегайте без меня. Я старая хоббитская женщина, мне много лет. Все болячки растрясли! – поняв, что уговоры не действуют, бабуля сменила тон. – А ну поставь бабушку, жердяй! Боббер! Боббер! Сделай уже что-нибудь! Видишь, бабушка пропадает!
– Щас сделаю, ба! – я прицелился и нажал на кнопку.
Игла вонзилась Баламычу пониже поясницы, в самое подходящее место. Он сказал «ой» и рухнул, но во двор не упал, остался лежать на холме. Везунчик.
– Инфаркт! – испугалась бабушка, упустив иглу из вида. – Или инсульт. Добегался…
– Помеха устранена, – объявил Девяностый. – Вызываю департамент.
Я бросил оружие, потянулся к лопате.
– Устранена, говоришь?! – зашлась бабушка. – Устранена?! Да я тебя щас так устраню, так устраню!
Ей удалось схватить свисающий конец изоленты и подтянуться на нем, она даже из платья вылезла до половины; колени оставались зажатыми. Изолента сморщилась и оборвалась. Дальше, как говорит Урман, никакой случайности, банальная физика: бабушка рывком полетела головой вперед и потянула охотника за собой. Девяностый крутанулся, как волчок, упал на спину и заскользил по склону головой вниз, унося визжащую внутри наполовину снятого платья бабушку – поющую розу в белых панталонах, как бы наверняка выразился Баламыч.
Не успел. Я ничего не успел сделать. Я стоял на крыше, держался за лопату и ловил ртом воздух. Еще этот Баламыч лежал задницей кверху… Робот грохнулся во двор, на шум выскочила сонная Биллька в ночной рубашке и завизжала.
Я спустился, осмотрелся. Забор, отделяющий соседский сад от нашего, рухнул. Поперек павшей ограды лежал робот на спине, вульгарно задрав ноги, словно его только что сняли с кресла. Руки выпрямлены и чуть разведены в стороны, как если бы он собрался обниматься со своим создателем. На лице – розовое платье с кружевами.
Соседский сад как будто стал частью нашей территории; это было великолепно.
– Бабушка-а-а! – позвали мы с Билькой. – Бабуля, где ты?
Учитывая расположение робота, бабушка могла находиться только в саду: если Девяностый отпустил ее, значит, она полетела вперед, куда-то к персиковым деревьям.
Мы угадали: бабушка, как метеорит, повалила молодое деревце и запуталась в сплетении веток. Сосед, полноватый хоббит с седыми бакенбардами, выскочил на шум. Когда мы его увидели, он вовсю убивался по поводу загубленного сада, стоя перед персиком на коленях.
– И чем, скажите, вам не угодил Ольдерманн? И это у вас называется платить добром за добро?! – в меня уткнулся страдающий взгляд вечно слезящихся бледно-голубых глаз. – Чего ради, хоббиты, я тревожил память покойной тетушки Азалии и отрывал от сердца ее малиновые рейтузы, пусть даже и обрезанные, но кто сказал что обрезание – плохо? Я бескорыстно отказался от счастья хранить их вечно, чтобы Клава познала радость взаимопомощи и не ходила по людям, но что делает Клава в ответ? Посмотрите, хоббиты! Она прыгает на мои персики в одних панталонах!
Так вот, значит, кто носил малиновые шаровары до меня – покойная тетка Ольдерманна. Что ж, спасибо за информацию, буду знать.
– Хай Гадович, бабушке плохо! Вы, что, не видите?! – возмутилась Биллька, продираясь сквозь ветки. – Лучше достать ее помогите. И вообще вы всё не так поняли, она к вам в сад не за персиками пришла.
– Ви обратились прямо по адресу, маленькая настырная девочка. Хай Гадович может достать кого угодно – это святая правда, – старик с трудом поднялся и начал задумчиво обходить вокруг деревца. – Но тогда объясните мне, бедному, слабовидящему хоббиту, до какой степени надо довести степенную мохноногую женщину, чтобы она в одних, простите, панталонах, забывая о приличиях и других препятствиях в виде забора, не жалея моего слабого сердца и мочевого пузыря, уронила дерево? И, почему, скажите, я вам должен помогать? Не лучше ли позвать на помощь добропорядочных прохожих, не занятых вечерним воровством?
Ох, как мне захотелось треснуть Ольдерманна, но в главном он был прав: недоглядел, недоглядел я за бабушкой.
– База катится в черную дыру, хоббиты, я всегда это говорил, и госпоже Клавдии в том числе. Внуки убивают бабушек, ломают ими чужие деревья, заставляют бедных, больных соседей поднимать тяжести… Кошмар!
– Хватит вам причитать! – Биллька покраснела от злости и напряжения, пытаясь вытянуть бессловесную бабулю из веток. – Моя бабушка ну никак не тяжелее вашей покойной тети! Давайте все вместе вытащим госпожу Клавдию и закроем эту тему, хорошо? Боббер, помогай!
– Ви шутите? Еще бы я поднимал тетю Азалию! Право, она бы долго смеялась, глядя, какие рожи я корчу!
– У вас и сейчас хорошо получается рожи корчить, – сказала под нос сердитая Биллька; мы приподняли бабулю (естественно, сосед помощи не оказал), положили к себе на плечи и потащили к дому. Старичок плелся за нами.
– Святые подвесные небеса! – запричитал он, поняв, что и забор пострадал. – Как страшно здесь жить! Скоро ви влезете к Ольдерманну в нору, не вытирая ног, вырвете изо рта честно украденный бутерброд на постном масле и велите убираться вон? И что прикажете делать? Тихо смотреть, как ви убиваете бабушек и уносите непонятно куда малиновые рейтузы тети Азалии?!
Как он достал! Я бросил ему, не оборачиваясь:
– Да починим мы забор, Хай Гадович! Зачем вы вообще вышли? Сидели бы себе, бутерброд на постном масле кушали… – хотелось положить бабушку на траву, взять вредного деда за шиворот, затолкать в нору, заколотить выход досками и спокойно жить дальше, но, увы, сейчас я мог об этом только мечтать. Исполню задуманное в другой раз.
Биллька слов не выбирала:
– Вот очнется бабушка, всё ей про вас расскажу, Хай Гадович!
– А чего она обо мне не знает? – удивился ангельский голосок. – Все знают об Ольдерманне только хорошее. Покажите хоббита, готового бросить в меня камень, и я пойду с ним фотографироваться!
– Это мы с Боббером! – с готовностью ответила сестра и тихо добавила: – Больно надо с вами фотографироваться.
– Хоббиты, ви слышали? И это называется платить добром за добро!
10. Белая колбаска Вильгельма
Мы уложили бабушку в постель и дали понюхать нашатырного спирта. Бабушка чихнула, открыла глаза и сказала: «Ой, что-то плохо мне, дети…». Закрыла глаза и уснула. Пришла ночь. Билльбунда осталась у кровати, а я полез на крышу; сверху было хорошо виден свет в окне соседа. Что он делал? Наверняка страдал от бессонницы и подсчитывал убытки.
