Знахарь лежал на том же месте, игла торчала, знахарь спал; я выдернул иглу, размахнулся и забросил к Ольдерманну: просто интересно, что старик скажет, когда найдет. Со мной была бутылочка нашатырного спирта. Зачем? Как вы понимаете, знахаря спасать я не собирался, он бы утром глазки открыл и спокойно во всем разобрался сам. Но мне позарез нужен был помощник – перенести робота, а кроме бабушкиного избранника других вариантов не наблюдалось.
Нашатырь его не брал. Я лил из бутылки на лысину, бил по щекам, орал то в одно ухо, то в другое – бесполезно. Кончилось тем, что во сне он произнес: «…А затем втирать до появления ощущения тепла…» – и начал скатываться с крыши. Сам не знаю, как вышло, но я бросился за ним, спасать. Мне даже стыдно стало своего геройства; получается, за бабушкой не углядел, а за проходимцем – нате, пожалуйста, мордой вперед.
Ухватил за щиколотку, чувствую – за собой тянет, оба упадем.
– Биллька! – ору. – На помощь, сестренка!
Она выскочила, по сторонам смотрит, не поймет, откуда кричат.
– Да здесь я, на крыше! Мы с Баламычем падаем, сделай что-нибудь!
– Где вы?
– Примерно над кухонным окном.
– Хорошо, я подушек принесу.
– Подушек?
– Ну да, вы же не хотите землю падать?
– Не хотим.
– Готово! Я и подушки, и одеяла принесла, прыгайте! – прокричала она минут через пять, и я отпустил хоббита в добрый путь.
Бум!
– Ну что?
Биллька молчала.
– Ну что?! Как посадка?
– Надо было поближе к стене положить, не рассчитала.
– Что ты сказала? – поздно, я уже катился вниз.
Слава стрелам Арагорна, мы с Баламычем доползли до самого края крыши, а это не ахти какая высота для хоббитской норы – около шести футов. Если учесть, что падал я не на землю, а на знахаря, то лично моя посадка удалась, а знахарю тогда вообще было без разницы, он даже не застонал.
– Биллька, – сказал я, когда мы убедились, что лысый будет жить и дальше морочить хоббитам головы, – этот день когда-нибудь кончится?
Она пожала плечиками, взяла одну подушку и ушла в дом, а я до утра разбирал Девяностого, и бил себя по щекам, чтобы не уснуть. Баламыч и тут умудрился испортить мне настроение: он лежал под кухонным окном в мешанине одеял и подушек, сладко причмокивал и храпел.
Не помню, когда и где уснул я сам, но робота разобрал, а запчасти спрятал во дворе под навесом. Утром оказалось, что зря старался. Разбудил меня волнующий запах жареной колбасы, я вскочил и помчался на него, как сумасшедший. Влетел в нору, пробежал по коридору мимо гостиной и очутился на кухне. Вот сюрприз так сюрприз! Влетаю, значит, на кухню, гляжу – а за столом целая делегация: бабуля в домашнем халате и бигудях, знахарь, голый по пояс и в пластырях, сестренка с огромным красным бантом, Урман, чтоб ему жить сто лет, Федор, привязанный к стулу и – кто бы вы думали? – Хай Гадович!
Но не это меня поразило, странно было видеть в нашей норе того самого робота, с которым я провозился всю ночь напролет. Охотник, судя по его свежему внешнему виду, попал в руки к большому специалисту, белая эмаль блестела, лицевое стекло отсутствовало, его сняли, а ноги товарищу либо подрезали, либо он их в себя втянул: теперь он был чуть выше меня ростом, но не выше Урмана.
– Твоя работа? – спросил я у жующего друга.
– Его, его, – опередила с ответом Билльбунда. – Садись к нам.
– Ваш чудесный агрегат делает восхитительные завтраки! – послышался елейный голосок Ольдерманна. – Если бы здесь была моя покойная тетя Азалия, она бы на коленях просила рецепт и добавку.
– Ешьте, Хай Гадович, ешьте, – бабуля кивнула внучке, чтобы та положила старику еще. Жующий сосед тем приятен, что молчит, а вот знахарь по привычке гнал пургу:
– Клавочка, посмотри, какой прекрасный результатик у моей вчерашней процедурки! Я всегда говорил, мантрики, мантрики и еще раз мантрики! Когда кончается травка, помогают исключительно мантрики.
– Да бросьте вы, господин знахарь, какие мантры? – врезался я, усаживаясь между Ольдерманном и Федором. – Вчера из-за вашего шаманского балета с горловым пением мы могли бы остаться без бабушки!
– От себя добавлю, юноша, – прочавкал Хай Гадович, – бабушка – это одно, и, слава креслу Толкиена, с ней все в порядке, а молодой персик редкого сорта, это совсем другое! Ми, конечно, могли остаться без бабушки, но ми остались без дерева…
Урман вскочил, что-то невнятно промычал и крикнул:
– Ти-ха! Дайте сказать!
Федор дожевал кляп из вчерашнего батона и получил от меня второй в виде сегодняшнего полотенца. Вечно лезет, когда старшие разговаривают.
– Позвольте представить нового члена нашей, так сказать, семьи, робота Вильгельма. Это замечательное имя носил великий ученый с планеты Земля, немец, открыватель икс-лучей, названных в его честь, Вильгельм Конрад Рентген.
Ури показал на грудную клетку Девяностого: официальную маркировку сменила корявая надпись на немецком «Röntgen», то бишь «Рентген».
– Поразительно! – прочавкал Хай Гадович. – А я был уверен, что ви таким образом почтили память моего деда по материнской линии, он тоже носил имя Вильгельм и живот размером с эмалированное ведро!
– Совпаденьице, – улыбнулся Баламыч, – совпаденьице.
– Что ты с ним сделал? – спросил я, глядя на то, как робот степенно обходит всех с заварочным чайником. – Перепаял?
– Именно! Спасибо Главбуху, научил, – Урман поднял со стола паяльник и гордо подержал прибор перед собой. – Мы с Главбухом восстановили первого вместе…
– Знаю, видел.
– Он прекрасно функционирует.
– Верю.
– Но выходить из гномьей палатки наотрез отказывается, даже на смазку не реагирует!
– Интересно…
– Я плохо помню, как мы над ним работали, и не знаю, где именно ошибся… – Ури потупил взгляд. – Извини Боббер, но пришлось передарить твой подарок Главбуху в качестве вознаграждения за науку, ты уж извини! – хоббит вздохнул и подставил чашку под струю. – Но когда я пришел сюда и собрался вздремнуть под навесом, я наткнулся на это чудо и решил не терять времени и полученных знаний, – сосед нарочито громко кашлянул, как бы напоминая Урману. – Да! И конечно, спасибо господину Ольдерманну, ведь он одолжил мне паяльник и другие инструменты, без которых…
– Это чистая правда, – сосед отхлебнул из блюдечка, – паяльник я получил у гномов в порядке возмещения ущерба за плохую работу.
– Чем вам не угодили? – с усмешкой поинтересовалась Билльбунда.
– Окно поставили средней округлости, так сказать, второй сорт, а ми договаривались на идеальный круг. Я заказывал оконную экспертизу, и мои опасения, конечно же, подтвердились.
