32. Глеб
Один звонок Бизяева – или как там еще он надавил на начальство, – и Глеба вот уже третий день не дергают на рутинные трупы, не отвлекают от приоритетного расследования. «Ты уж постарайся, мы все на тебя надеемся», – попросил (не приказал) шеф, даже не вызывая на ковер, а щадяще – по телефону. Без пререканий согласился не отбирать расследование убийства Вероники Мазур. Выслушал аргументы и внял доводу, что оно не помешает, а, наоборот, поможет раскрыть резонансное дело. Шофер бизяевского зятя невольно помог: на голубом глазу отказался от признательных показаний. Не был, не участвовал. С предполагаемым убийцей – да, знаком. Откуда? Случайно оказался в камере предварительного заключения. Мол, то обвинение тоже было несправедливым – не зря же через полгода отпустили. Конечно, умолчал, что освободили по амнистии. Компанейщина к годовщине Победы. Линию защиты ему придумал адвокат. Молодой выскочка делает карьеру, а на истину ему наплевать. Все общество положило на истину с прибором. Время такое…
Но, исходя из вновь открывшихся обстоятельств, версия серийного убийцы выходит на первый план. Работаем по ней.
Так что ежедневные трагедии, как-то: отравление мелкого бизнесмена, совладельца кафе на Ярцевской; труп подполковника МВД в лифте блочной девятиэтажки; проломленная голова старухи, которая не отдавала великовозрастному сыну-наркоману только что полученную пенсию; сын-алкоголик, зарезанный отцом-фронтовиком, – обо всех этих буднях отдела по расследованию убийств Глеб узнает из сводок с грифом «не для печати» или по телику, который постоянно работает у них в дежурке.
Вот и сейчас он заскочил в контору, чтобы отметиться – мол, пашу, не жалея сил. Кстати, чистая правда, и даже на сугубо личном вроде бы свидании с Анжелой добыл нелишние сведения…
– Привет, Витек! – сразу в дежурке натыкается Глеб на судмедэксперта.
– Тише! Где пульт? Мою родину показывают! – по-хозяйски командует новобранец.
Быстро освоился. Вон как смело выхватывает черную дощечку у Гаврилыча, чтобы сделать звук громче. Хм, по незнанию тычет не туда – попадает на другой канал с вечерним сериалом. Выдуманные убийства… Что они перед реальностью!
Наконец новичок справляется с прибором, и все, даже те, у кого дежурство закончилось, смотрят репортаж про мармыжского педофила – чужая страсть притягивает.
Невзрачный одинокий мужичонка – метр шестьдесят, тощий, глаза близко посажены, в поношенной телогрейке – деловито и по-чиновничьи отстраненно, словно про кого-то постороннего, рассказывает на следственном эксперименте, как заточил свою дочь в подвале и десять лет насиловал ее. Выживших детей подкидывал в детдома, а мертвых в огороде закапывал. Не повезло: ослабил контроль, и дочь сбежала.
Переодеть этого шмакодявку, побрить, откормить, лет десять сбросить – ну вылитый Витек…
«Как так? – думает Глеб. – Почему похожи? Потому что земляки? Или преступники и законники – две стороны одной медали?…»
– Раньше про такое молчали… – комментирует Гаврилыч. – Примерно раз в два-три года вскрывал я полуразложившихся крох, прижитых от кровных отцов. Теперь все наружу… Видимо, с Европой соревнуемся: вон в Бельгии отец двадцать четыре года продержал родную дочь в подвале. Она семь детей родила от него. Как его звали-то? Фигль какой-то…
– Йозеф Фритцль, – подсказывает Глеб. Вставляет свое слово, чтобы все зафиксировали его присутствие.
– Вот-вот… Не понимаю, как человека должно переклинить, чтобы с дочкой… – брюзжит Гаврилыч, уже выходя из дежурки. – Раньше списывали на помешательство, чтобы статистику не портить, а теперь вон их нормальными признают, в телевизор зовут. Словно они герои какие…
Конец рабочего дня, все устали – в дискуссию никто не вступает. Изловить бы душегубов, а почему они начинают зверствовать – в этом пусть копаются те, кому положено.
В древние времена любое убийство вызывало ужас, освящавший таким образом цену жизни. Теперь же судьба жертв в конечном итоге не внушает обывателю ничего, кроме апатии и скуки. Особенно законникам.
А Витек получил привет с родины – сомнительный привет, но какой есть – и уже переключает на ток-шоу. Быстро научился не принимать чужое близко к сердцу. Далеко пойдет…
Ну, потусовался в коллективе, и хватит, думает Глеб, направляясь к выходу, но тут его окликает Олеговна:
– Глянь-ка, это не та толстогубая вещает, которую мы застали на месте преступления? Как буфера-то оголила! Гляди – выскочат сейчас! Силиконовые небось! – беззлобно замечает она, подхватывая свою небольшую грудь.
Никакого заигрывания, конечно. Тетка в матери Глебу годится, да и давно уже плюнула она на себя как на женщину – жидкие волосенки всегда забраны аптечной резинкой, и зимой, и летом ходит в джинсовом сарафане, надевая под него и поверх него разные кофты в зависимости от внешней температуры. Но самое неприятное – запах…
Как-то Глеб не уследил за собой и стал анализировать этот многосоставный букет: кислота от немытых подмышек и промежности, затхлость старых, изношенных тканей, табачная смесь, въевшаяся в поры и в волосы усердной курильщицы… Если б дело касалось расследования, то он подробнее рассмотрел бы рентгеновскую карту запахов коллеги, но без производственной необходимости побрезговал изучать снимок, который без спросу сделало его подсознание.
Не будь Олеговна такой свойской, такой четкой в работе, будь обычная бабья стервозность в ней выше среднестатистической нормы, Глеб, конечно, избавился бы от нее, но, как назло, она была по-настоящему «своим парнем»: безропотно работала сверхурочно, ни разу не заложила начальству. Когда она рядом, то каким-то шестым чувством ощущаешь, что она с тобой не порознь, а заодно. Ни разу не наступила на больную мозоль – ни словесно, ни физически, даже случайно не задела плечом. В общем – тетка что надо, поэтому – терпи. Ну, порой помажешь под носом мятой или другой мазью, которую используют работающие с трупами…
Что это она к Анжеле прицепилась? А, мы же с ней осматривали квартиру Мазур. Добрая-то добрая, а соревновательный женский инстинкт работает. Мол, я не хуже телевизионной барышни. Смешно.
– Да у нее… – Глеб прикусывает язык. Чуть не вырвалось: «грудь настоящая».
– Ты что, влюбился?! – как-то по-матерински сочувствует Олеговна, опять демонстрируя недюжинный профессионализм.
Как она подметила? Только тут я прокололся или еще где? Надо поаккуратнее…
Он пытается запретить себе перебирать минуту за минутой, что пролетели рядом с Анжелой, но не выходит. Особенно тот момент, когда позвонили в дверь…
Они только что отделились друг от друга и лежали, расслабленные, напрочь отключенные от сиюминутности. Во всяком случае, у Глеба было то редкое состояние, когда никакая мысль не жмет, не давит. Полная невесомость и невключенность. Ни забот, ни вины, ни планов. И тишина…
И тут этот звонок… Как паленая водка натощак… За мной, что ли, пришли? А Анжела даже не вздрогнула. Потянулась сладко и шепнула: «А пошли они…»
