– Ну сдай нас! Сдай! Мы картину выбросим, и ты ничего не докажешь!
– Возвращайте картину!
– Могилу освободи сначала!
– А ну выматывайтесь из машины!
Внутри у меня всё клокочет. Открываю дверцу, выскакиваю, чуть не оказываюсь под проезжающей машиной, выволакиваю перепуганного Ваню, бегу к багажнику. Дёргаю ручку, наконец багажник открывается, судорожно вытаскиваю кресло. С силой захлопываю багажник.
– Еще букет был, – напомнил Ваня.
Не говоря ни слова, залезаю в салон, хватаю букет. Джип уносится прочь. Только Маша успевает помахать рукой. Мы остаёмся на тротуаре с креслом, сумкой и букетом сиреневых тюльпанов.
* * *
– Я люблю Соню и Машу, – сказал Ваня перед сном.
– Соня же хочет на нас настучать, и ты всё равно её любишь?
– Всё равно! И Машу тоже.
– Как же можно любить сразу двух женщин, Иван?
– Можно. Я люблю их. Я решил, что буду верен им обеим.
– А её уже разлюбил? – Я кивнул на картину. Нефтяная «Венера» всё ещё в наших руках. Просохшая после Ваниной выходки, она висит на стене напротив кровати. – Тебе сначала только она нравилась.
– Её я тоже люблю.
– Ты что, влюблён одновременно в троих?
– Да, – застенчиво ответил Ваня и спрятался под одеяло.
– И ты всем им будешь верен? – Я щекочу его.
– Да-а-а-а, – хихикает Ваня, извиваясь.
– Спокойной ночи, дорогой. – Я целую его щёчку и выключаю свет.
– Спокойной ночи, папа.
Я набрал риелторшу. Она отказалась с нами работать. Мы сложные клиенты.
Я сидел перед телевизором и думал, что делать, если Соня на самом деле возьмёт и настучит, когда позвонила Маша.
– Привет, не поздно?
– Нет, что-то случилось?
– У меня несчастье! – Маша в трубке чуть не плачет.
– Что такое?!
– Черчилль умирает!
– Я думал, он давно на том свете.
– Не смешно, это мой кот.
– Извини, Маш. Не переживай! Я могу помочь найти телефон ветеринара…
– Уже нашла, я в больнице. Я понимаю… всего лишь кот… но у меня больше никого нет… понимаешь… никого… – Маша окончательно разрыдалась.
– Ну что ты, ну не плачь… как тебе помочь? – нежно говорю я в трубку.
– Можешь приехать?.. Мне так плохо…
– У меня Ваня…
– А, ну да, извини… Господи, что же это такое! Как мне надоела эта жизнь…
Я секунду подумал.
– О’кей, он вообще заснул, так что я, наверно, могу сбежать. Сейчас посмотрю.
Ваня тихонько посапывает в кровати. Я одеваюсь и спешу по названному Машей адресу. Это близко. Круглосуточная ветеринарная клиника в районе «Парка культуры». В ярком люминесцентном свете приёмной всё кажется мертвенным. На скамейке сидит Маша, листает журнал.
– Привет!
– Как здорово, что ты пришёл! – Маша бросается мне на шею. По ней не скажешь, что она сильно страдает.
– Ну как он? – первым делом интересуюсь я здоровьем Черчилля.
– О, всё обошлось, он вне опасности! Я так рада тебя видеть! Соня столько глупостей сегодня наговорила, с ней бывает. Извини, ладно?
– Да ничего. Сами виноваты. Мы ведь ей сделку запороли… А что с котом стряслось? – Мне интересно узнать, ради чего я оставил Ваню одного и помчался среди ночи сюда.
– Кастрация. Я думала, он не переживёт… Он очень молодой и только начал везде… как это по-русски…
– Метить.
– Точно! Метить. Это так плохо пахнет, ужас! А две недели назад он упал с балкона, кошечку увидел. Хорошо, у нас квартира на третьем этаже, он не разбился. А я его так люблю, так люблю… Он у меня породистый, гипоаллергенный. Бедняжка… Откуда это у тебя? – Маша тронула мою руку с костяным браслетом.
– Из Берлина… То есть ты ночью решила его кастрировать?!
– Ну да. У меня вся квартира уже воняет… – Маша о чём-то задумалась. – Я вот здесь сидела и видела, как одну собачку в чёрном пакетике унесли и… и… – Маша опять начала хлюпать носом. – И я подумала, что моего Черчилля вот так в пакетик положа-а-ат… – Маша положила мне голову на плечо. Я глажу её, а сам всё больше злюсь. Она же, сука, знает, что я не оставляю Ваню одного, и при этом зовёт меня сюда без веской причины. Приспичило коту яйца оттяпать среди ночи, чистюля жалостливая, твою мать!..
– Маш, ты извини, я пойду, пожалуй.
Она нарушила тишину:
– Знаешь, почему у меня губы асимметричные?
– Нет… при чём тут это?
– В детстве на тренировке сильный удар пропустила. Шрам остался.
– Маш, мне пора…
– Я понимаю, это из-за Сони… Она такая, сначала tres gentile,
[3]
а потом говном обольёт… она не настучит, не бойся…
– Ладно, Маш, разберёмся…
– Ваня ведь всё равно спит.
– Мало ли – проснётся, а меня нет… я пойду…
Вдруг она поцеловала меня. В больничном свете её лицо кажется очень бледным.
– Маш, извини… – Я встал и почти бегом выскочил из клиники.
– Дурак! Ты ей не нужен! Думаешь, развёл её на «поебаться» и она твоя?! Спорим, ты ей даже не нравишься! Перепихнулись – разбежались! Она со всеми так!.. – кричала Маша вслед.
Метро уже закрыто. Я иду пешком по пустым улицам. Влажный асфальт отражает фонари. Почти лунная дорожка под каждым образуется. За светящимися окнами ночного магазина электроники двое продавцов в белых рубашках мутузят друг друга. Я останавливаюсь, чтобы досмотреть до конца. Один как даст другому в зубы, так что тот стукнулся о стеклянную дверь, сочно мазнув разбитой губой по надписи с названием магазина… В арке возле бара красятся девочки-подростки, чтобы выглядеть старше. Сегодня Ваня будет спать крепко, он выпил успокоительное… Маше я приврал, не хотелось с ней оставаться…
В баре шум, музыка. Протискиваюсь к стойке.
– Водки, пятьдесят!
В ожидании рюмки облокачиваюсь на стойку, осматриваюсь. Цветной мигающий свет создаёт эффект карнавала, кажется, что на людях меняющиеся маски. Рядом оказывается девушка с густыми распущенными волосами. Из-за них лица не видно. Подзывает бармена пальцем, тот склоняется. Девушка кричит ему на ухо:
– Мохито! – кладёт на стойку купюру и поворачивается ко мне.
В течение нескольких лет я представлял себе эту встречу. Например, в Венеции. Вот я стою на балконе шикарного палаццо, пью вино и лениво отвечаю на ласки темнокудрой итальянки знатного рода. А внизу, в толпе обычных туристов, толчётся она. Глазеет по сторонам, делает нелепые фотографии. Она работала несколько лет не покладая рук, чтобы накопить на тур «Вся Италия за неделю». Она замечает меня, а я, сделав вид, что не узнал её, страстно целую свою жаркую подругу.
