То ли Вера с годами примирилась со своей неудачливостью, то ли ее преодолела, но все чаще она замирала от незнакомого прежде счастья просто так, неизвестно от чего: от пролетевшей птицы, от вида земляничного куста в густом цвету и с зелеными ягодами на макушке, от шебуршания Мурзика за завтраком, когда та старалась незаметно раскрошить хлеб, чтобы отнести его цыплятам, – Ирина Владимировна не разрешала кормить птицу хлебом – только зерном… Вера улыбалась сама себе, удивляясь постоянно хорошему настроению.
«Это Мурзик так на меня действует, – думала она и тут же шла в своих мыслях дальше: – Только теперь я поняла, почему мама так любила работать с детьми, – от них идет такая свежая радость…» У Веры давно уже зародился серьезный план, собственно, она все подготовила, надо было только привлечь на свою сторону Шурика. Впрочем, на него она всегда могла полностью положиться. Но поговорить с ним было необходимо.
Они сидели на терраске. Мария уже спала. Неяркая лампа в самодельном абажуре низко висела над столом. Несмотря на сильную дневную жару, вечером стало прохладно, и Вера накинула на плечи кофту. В доме наступило особое состояние – детский сон, казалось, сгущал и без того плотный воздух, невидимым облучением наполнял все ближнее пространство, рождал глубокий покой…
Шурик по природе своей был довольно невнимательный, упускал детали, не замечал подробностей, если это не касалось матери. Зато в отношении к матери он достиг великой изощренности: чувствовал малейшую перемену в настроении, обращал свое рассеянное внимание на деталь одежды, цвет лица, жест и невысказанное желание. Теперь он понял, что она хочет сказать ему что-то важное.
– Ну, как у тебя с работой? – спросила Вера, но это было явно не то, что ее беспокоило.
Шурик ощутил в ее вопросе отсутствие живого интереса ко всем подробностям его жизни, и он ответил бегло:
– Хорошо, мамочка. Перевод, правда, оказался сложнее, чем я предполагал.
В начале мая, предвидя летнее затишье, он взялся за перевод учебника по биохимии, начатый другим автором и катастрофически заваленный.
В том, как Вера сидела, как симметрично сложила перед собой руки и подчеркнуто выпрямилась, Шурик почуял торжественность, предшествующую важному разговору.
– Надо кое-что обсудить. – Мать смотрела на Шурика загадочно.
– Ну? – спросил слегка заинтригованный Шурик.
– Как тебе Мурзик? – с непонятным вызовом поставила Вера свой вопрос.
– Чудесная девочка, – вяло отозвался Шурик. Вера внесла поправку:
– Уникальная! Девочка уникальная, Шурик! Мы должны сделать все, что в наших силах, для этого ребенка.
– Веруся, но что в наших силах? Ты с ней занимаешься, готовишь ее к школе, что еще ты можешь для нее сделать?
Вера улыбнулась своей мягкой улыбкой, потрепала Шурика по руке. И объяснила ему, что именно теперь, когда она провела столько времени с девочкой, она совершенно уверена, что девочка должна жить в Москве, идти в московскую школу, и только здесь они смогут помочь развиваться ее несомненному таланту.
Итак, Вера хотела, чтобы девочка после лета окончательно переехала в Москву и пошла бы в первый класс в московскую школу.
Происходило нечто совершенно для Шурика непонятное. Ему отчетливо не понравилась эта идея, но у него не было привычки к сопротивлению. И потому он прибег к аргументу внешнему:
– Мам, Стовба в жизни не согласится. Ты с ней говорила или это просто твое соображение?
– У меня есть особый аргумент! – сказала Вера и сделала загадочное лицо. Шурик не привык перечить, но все же спросил, какой же такой убийственный аргумент она приготовила для Стовбы…
Вера торжествующе засмеялась:
– Языки, Шурик! Мурзику необходимы языки! Кто там, в Ростове-на-Дону, может дать девочке образование? Лена же неглупая женщина! Ты будешь заниматься с Мурзиком английским и испанским!
– Мам! Ты что? Я преподаю только французский! Испанский я не могу. Одно дело – реферат написать и совсем другое – язык преподавать. Я и сам никогда испанский не учил!
– Вот и прекрасно! У тебя будет стимул! Я же знаю твои способности! – горделиво и одновременно чуть льстиво произнесла Вера.
– Да я не против, только мне кажется, что не согласится Стовба ни за что на свете!
Вид у Веры был разочарованный – она рассчитывала на Шуриков энтузиазм и была несколько уязвлена его равнодушием…
В конце августа, в самый день развода, приехала сумрачная Стовба прямо в загс. Их развели за пять минут. Хотели сразу же ехать на дачу, но в честь этого события Стовба купила бутылку шампанского, и распить ее было решено в московской квартире. Потом Шурик откупорил бутылку грузинского коньяку Гииной поставки.
Стовба сильно нервничала – она не была ни болтливой, ни простодушной, но все же за коньяком раскололась: с американскими документами у Энрике все затягивалось, но объявился его старший брат, полуполяк Ян, который вник во все их проблемы и предложил хитрый план, по которому он едет в Польшу, она, Стовба, по организованному заранее приглашению тоже приезжает туда, и они женятся, и тогда она сможет въехать в Штаты как жена Яна, а уж дальше они как-нибудь разберутся… И все это должно произойти в ноябре. И совершенно неизвестно, даст ли ей местный ОВИР разрешение на поездку в эту сраную Польшу…
– Вот так. Ты понимаешь, все опять откладывается и затягивается, – резко сказала Стовба. – Так можно всю жизнь прождать!
– Может, к лучшему… – попытался Шурик ее утешить.
– Что к лучшему? – угрожающе посмотрела на Шурика Стовба. – Что? Ехать надо на месяц, с Марией меня точно не выпустят, ты понимаешь, какие проблемы возникают?
Шурик разлил остатки коньяка по рюмкам – как-то незаметно они все выпили и даже не особенно опьянели.
– Кстати, мама хотела с тобой поговорить… Собственно, с Марией никаких проблем нет. Мама хотела, чтобы Мария пошла в школу в Москве, чтобы языкам ее учить… Ты бы ее у нас оставила, она бы первое полугодие у нас пожила, поучилась бы в школе, а потом ты бы ее забрала. Ты же знаешь, мама ее обожает. Я бы считал… Да?
Стовба отвернулась, и непонятно было, какое там выражение лица она показывает стене.
«Зачем я все это делаю, – мелькнула у Шурика мысль, – Веруся с ног собьется…» И он замолчал, удивляясь мусорному вороху сочувствия к Стовбе, страха за маму, новой ответственности, которую на себя берет, и беспокойства, и глупого желания разрешить совершенно от него далекие проблемы…
Стовба же вдруг метнулась к нему, едва не перевернув недопитую рюмку, обхватила его за шею, уткнулась жесткими очками в ключицу. Щеткой торчащие волосы кололи его подбородок. Стовба плакала. Шурик недоумевал: в таких случаях обычно он знал, как себя вести. А тут он растерялся. Хотя семь лет тому назад у Стовбы дома тоже непредсказуемое дело было – романтическая любовь, казалось бы…
