— Сзади заходи! — кричал Кисуля Сергеевич, но Морковский только бессмысленно путался у него в ногах и заходил спереди и сбоку, и тогда полковник сказал: — Иди отсюда, без тебя обойдусь.
Но у него ничего не вышло. Льву Евгеньичу скоро надоело бегать, поэтому он спрятался под моей кроватью и оттуда страшно рычал, защищая от полковника кулич.
Когда Кисуля Сергеевич, тяжело дыша, вернулся на кухню, Морковский стоял у стола и намазывал кулич пасхой.
— Христос воскрес, Сема, — ехидно сказал Кисуля Сергеевич.
— Воистину воскрес, — застенчиво пробормотал Морковский с набитым ртом.
— А хрен к рыбе есть? — ворчливо спросил Кисуля Сергеевич.
И тогда Морковский уже легально принялся за большой кулич и пасху, а Кисуля Сергеевич все ел и ел фаршированную рыбу, и у нас получился такой уютный вечер, что мы даже все вместе разгадали один трудный кроссворд. И кстати, никто, ни Морковский, ни Кисуля Сергеевич, не собирался уходить первым. А я уже хотела спать. Интересно, можно ли невежливой косуле первой удалиться с поля битвы?
— А кто хочет с Львом Евгеньичем погулять? — спросила я около одиннадцати.
— Он, — сказали хором Кисуля Сергеевич и Морковский, указывая друг на друга, и тут у Кисули Сергеевича зазвонил телефон. Кисуля Сергеевич сказал «але», мгновенно изменился в лице, вскочил и стоя слушал, что ему говорят. А потом, не прерывая разговора, с телефоном около уха, быстро поскакал в прихожую как заяц, мелкими шагами. Наверное, ему позвонил генералиссимус ФСГДД и сказал: «Вам пора спать, Кисуля Сергеевич, завтра у вас тяжелый день».
Прощаясь, Кисуля Сергеевич обиженно посмотрел на меня и сказал:
— Сам приехал. Велит срочно прибыть в распоряжение. Пусть Сема с Львом Евгеньичем погуляет — и пулей домой к маме. Я проверю.
Вообще-то он прав, все должно быть честно: если одному оленю во время битвы за косулю звонит генералиссимус ФСГДД и велит срочно прибыть в распоряжение, то другой олень тоже должен оставить поле битвы и идти домой к маме.
Морковский с Львом Евгеньичем ушли гулять, а я села на кухне у окна. Может же человек иногда остановить свой бег по жизни и посмотреть на звезды. Подумать о любви.
Вот что я думала о любви:
1. Как бы мне избавиться от любви?.. В психологических книгах сказано, что если человек, к примеру, заикается, то самая большая его проблема такая. Он думает: «Сейчас я скажу “п-при-вет”, какой ужас, моя жизнь кончена!» Этому человеку необходимо действовать от обратного. Он должен вот что думать: «Как бы мне сделать так, чтобы заикаться больше и больше! Как бы мне исхитриться и сказать “п-п-п-п-п-привет”». И тогда человек неожиданно для себя говорит «привет!» и перестает заикаться навсегда.
2. Поэтому я сейчас использую эту замечательную технику действия от обратного и скажу себе: «Ты, дурочка! Андрей — единственный мужчина в мире, а все остальные мужчины улетели на Марс навсегда». И тогда у меня откроются глаза, и я обнаружу рядом с собой множество разных подходящих мужчин.
3. Почему-то не получилось. Уже прошло пять минут, а никаких подходящих мужчин рядом со мной нет.
4. Тогда я попробую по-другому. В психологических книгах сказано, что неповторимая личность любимого человека не обязательно должна находиться рядом, можно просто любить эту личность издали, и все.
5. Думаю, это подошло бы мне, если бы не его руки… Казалось бы, у всех руки, и что?.. Но я не согласна любить его неповторимую личность издали. Мне нужно, чтобы он вместе со своими руками был со мной. И еще голос. Если бы не голос, все могло бы сложиться по-другому. Но у Андрея такие руки и такой голос, что, если я прямо сейчас его не увижу, я умру.
…Нет, ну умереть, конечно, было бы глупо, лучше я стану художником и нарисую такую картину: две несчастные фигурки сидят по разные стороны невидимой линии, например, он на улице, а я у себя дома, у окна. Он смотрит на меня, я смотрю на него, но мы не видим друг друга… Хорошая картина, называется «Очень Печальное Одиночество». Кстати, художником я еще не была. Может быть, мне удастся попасть в Интернет как художнику? И заполнить «Дневник Моей Славы», а то он так и остался пустым.
…Пока остался пустым. Если я нарисую свою картину «Очень Печальное Одиночество», то в смысле славы передо мной откроются кое-какие перспективы.
Я выглянула в окно, просто на всякий случай… Никого нет. Понятно, что взрослый мужчина, у которого столько электричества, не может сидеть под окном и смотреть на меня, но я как художник имею право на художественное преувеличение.
…Раздался звонок.
— А почему вы так долго? — спросила я, открывая Морковскому дверь. — …А… что…
На пороге стояли… был… были… На пороге был Лев Евгеньич. И еще Андрей. Я совсем забыла, какой он высокий небритый красавец. На руке Андрея как плащ висел Морковский. И все они были обмотаны рваными бинтами.
— Мы подрались с очень страшным мастифом за резиновый мяч… Мы победили, но ухо… прокусили ухо… — приподняв голову, сказал Морковский и снова бессильно упал на руку Андрея.
— Кому прокусили ухо, Морковскому? — прошептала я. Лев Евгеньич сам не свой до чужих мячей, это правда, но от Морковского я этого не ожидала…
Мы с Андреем стояли, замерев по разные стороны двери, как изваяния — я как пораженное до глубины души изваяние, а Андрей как красивое мужественное изваяние. Лев Евгеньич, щедро обмотанный бинтами, смотрел на меня как обиженный ангел, а Морковский, свисая с руки Андрея, рассказывал историю драки.
Пока я беспечно сидела у окна и думала о любви, в это самое время в Морковском и Льве Евгеньиче проснулись звериные инстинкты. Они сражались с очень страшным мастифом за старый резиновый мяч. То есть это Лев Евгеньич первый начал, а когда очень страшный мастиф укусил Льва Евгеньича за ухо, Морковский ринулся его спасать. Андрей сначала вытащил их из драки за задние ноги, а потом узнал Льва Евгеньича, когда тот бросился к нему на шею.
Бинтами из машинной аптечки Андрея они забинтовались прямо во дворе.
— Вот мяч, — важно сказал Морковский и протянул мне старый резиновый мяч, синий в красную полоску.
— Спасибо, — сказала я.
— Я перенервничал, — гордо сказал Морковский, — а так на мне ни единой царапины. Я бинтовался на всякий случай.
Знаю я этого Морковского. Бинтовался из вежливости, чтобы Андрей не подумал, что он недостаточный спаситель, и не расстроился. Сплошная рефлексия.
Андрей как-то нервно переступил с ноги на ногу и начал выстукивать сигарету из пачки. Все уже было сказано, и больше нельзя было стоять и молчать.
— Ну, спасибо большое. Теперь тебе, наверное, пора?..
— Кхм… — сказал Андрей и протянул мне поводок.
Я так и думала, что ему уже пора. На руках у Андрея были царапины. Очень страшный мастиф довольно сильно его расцарапал, и Лев Евгеньич, возможно, тоже приложился в пылу драки. Я все смотрела и смотрела на эти царапины на его руках и не могла оторваться, а потом все-таки оторвалась, потому что неловко задерживать человека, который и так уже потерял столько времени на спасение моих близких…
