Он говорит:
– Ну да. Седьмая. Куда вам?
Веселый, косматый парень на уютном «форде», в черной дубленой куртке – первый из всех, кажется, нормальный.
– Мне… да все равно.
– Не понял, – он хмурится. Сейчас пошлет.
– Я просто покататься хочу. Но за деньги, конечно, я вам заплачу, – лепечу сама не знаю какую ахинею.
Он молчит, что-то соображает. Наконец кивает по-свойски.
– Ладно, садись. Хотя кататься долго придется. Я вообще-то в аэропорт.
И я забираюсь в машину. Парень нажимает на кнопочку, что-то щелкает, музыка меняется. Правильно, под Бетховена не поговоришь.
Наигрывает баян – Tigers Lilies? Точно они! Всегда хочется под них смеяться. При том что слова у них – жуткие немного, если перевести. Но про слова говорит уже водила. Он нравится мне все больше. Каштановые волосы, чуть длинней положенного, глаза темные, большие, хитрые слегка, челюсть чуть вперед – мужик. И улыбается хорошо. На вид ему лет тридцать, а может и меньше. Чем-то он похож на артиста, хотя вроде как бывшего. Слишком отточенные жесты. Знакомимся. Парня зовут Андрей. Вы артист или музыкант?
– Между, – он усмехается. – Как догадалась?.. Раньше была своя группа, а теперь агентство у нас. Организуем корпоративы, концерты разных знаменитостей для узкого круга – со всего мира едут к нам, из Москвы, Питера – это вообще без вопросов. Только плати, приедут… – он снова снисходительно улыбается.
– Перед праздниками, наверное, вообще завал.
– Еле дышу уже, сегодня вообще трудный день, – он вздыхает и резко тормозит. – Вот придурок!
Это нас подрезал «Мерсюк».
– А что заказывают? – говорю как ни в чем не бывало.
– Да больше старье, конечно, – он чуть рисуется, отбрасывает волосы назад. – Клиенты-то в основном кто? У кого деньги есть. А богатеют люди не в 20 лет – вот и заказывают времен свой молодости. БГ, Макаревич, Антонов. Малинина многие любят. Это из наших. Даже Аллу Борисовну один раз привозили, но это уже давно… А из иностранных – Стинга вот в подарок одному гендиректору друзья заказали.
– И вы привезли?
– А что ж. На сутки всего к нам вырвался. Зато какой был фурор! Да к нам и Мик Джаггер в прошлом году приезжал, такое отжигал! Даже меня прошибло. Прыгает старичок нехило! А ты что делаешь?
Неожиданно я говорю правду: «Да в Консе учусь».
Он скашивает взгляд на мои пальцы.
– И правда, руки у тебя… музыкальные.
Я смеюсь: «Ты, я вижу, опытный! Там ведь и теоретики есть. При чем тут руки? Вот ноги – другое дело! Ноги у меня – музыкальные?»
Задираю ногу в ботинке повыше.
Он фыркает и даже чуть виляет рулем.
– Прикалываешься? При чем тут ноги?
– А ты не знаешь, что на органе играют ногами, ногами тоже?
– Знаю. Я же сам музыкальное заканчивал. И вот чем приходится заниматься…
Вдруг до него доходит:
– На органе?
Стоим на светофоре, и хотя давно зажегся зеленый – все ни с места. Нехилая пробка. Андрей поворачивает ко мне голову, смотрит. И не верит.
– Ты играешь на органе?
– Не похоже?
– Но он же такой… большой. Тяжело?
– В общем, да.
– Сколько видел музыкантов, а органиста ни одного так близко!
– Пригласите меня на корпоратив?
– Ага, – подхватывает он, – вместе с инструментом.
Я улыбаюсь, а он нет, задумывается.
– Но почему? Почему на органе?
– А ты никому не скажешь?
Он молчит, чуть пожимает плечами. И я продолжаю:
– Боюсь. Я боюсь зала, Андрей. Людей. Сидят, глядят на меня, я перед ними – голая. Когда никого нет рядом, только препод – знаешь как я играю! А перед залом – кошмар. Не могу. На фортепьяно, в смысле. И вот один наш препод думал-думал и придумал на орган меня посадить. И получилось! На органе ж тебя не видно, только на поклон выходить.
– Правда, что ли?
Как ни странно, да. Но он не очень-то верит.
– А так-то ты вроде бойкая… И не скажешь совсем. Ну, и как тебе, как ощущения?
– Да разве это расскажешь, Андрюша?
Он теплеет наконец, усмехается довольно. Ему нравится моя простота. Только что Андрей, а вот и Андрюша.
– Расскажи. Все равно не едем никуда. За подарками, что ли, все набились…
Мы действительно так и движемся еле-еле. Никогда не видела здесь столько машин.
– Хорошо, с запасом выехал… Так что давай.
– Ну, могу рассказать, как я этим летом играла в Лейпциге. Там чудо со мной произошло.
– Во-во, – он оживляется, – валяй.
Даже приглушает звук, и «Лилии» примолкают.
Но я тоже молчу, вспоминаю, как поехала этим летом первый раз за границу, как тряслась, а потом там оказалось не так уж страшно, даже похоже немного на Россию, в Лейпциге некоторые дома оказались совсем как наши – такие же спальные районы с советской архитектурой…
– Ну, – Андрюше не терпится.
– Мы туда на конкурс поехали, – отзываюсь я наконец. – Конкурс органистов, я и один еще парень, Валёк. Играли в разных соборах. Ме́ста, правда, мы так никакого и не заняли. Точнее, четвертое и шестое. Но в качестве приза нам разрешили поиграть в Томаскирхе.
– Этта кто такое?
– Собор святого апостола Фомы, или, по-немецки, Томаса, там, где Бах играл.
– Круто.
– Валёк, кстати, так и не пошел в итоге, сказал: что я, органа не видел? В паб отправился, а Борис Михайлович в гостиницу…
– Это кто?
– Педагог наш, он с нами был, но он как будто обиделся, что место у меня только шестое. Так что я поехала одна. Собор этот прям посреди города, внутри плита могильная, где Бах похоронен. Но все скромно. Меня уже ждал у входа тамошний старичок, весь в черном, брюки, куртка с воротником-стоечкой, так и не поняла, кто он был, их священник или просто органист. Волосы у него такие белые-белые, легкие, и лысинка. Круглая, и тоже очень аккуратная.
– Знаю-знаю, – просекает Андрей. – Таких дедков только за границей пекут.
– Как же мне хотелось потрогать эти волосики! Но я не стала. Этот божий одуванчик привел меня к органу. Вообще-то там два органа, но старичок, конечно, к «баховскому» меня подвел.
– По-настоящему на нем Бах играл?
– Нет вообще-то, они недавно этот орган сделали, но под восемнадцатый век, чтоб похоже было на баховское звучание. Четыре мануала, регистров где-то шестьдесят, в общем, все как надо, хотя и скромненько.
